ПУТЬ САМОПОЗНАНИЯ

 

«ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА?»

Истина – Голос Природы и времени,

Истина – в нас затаенный наставник –

С неба ниспослана, мир весь объемлет,

Солнечный свет, всех ветров дуновение[1]...

У. Томпсон Бэкон

...солнце Светлой Истины бессмертное

Может спрятаться за тучами; но свет его

Не изменится от этого, лишь скроется

За моим несовершенством, слабой верою

И за тысячью причин, не позволяющих

Людям укрепиться в добродетели.

Ханна Мор[2]

«Что есть Истина?» – спросил Пилат у того, кто должен был знать ответ на этот вопрос (конечно, если учения христианской церкви хотя бы отчасти верны). Но Он ничего не сказал. И истина осталась нераскрытой для его будущих последователей так же, как и для римского наместника. Однако молчание Иисуса в этом и во многих других случаях не пре­пятствует его нынешним приверженцам действовать так, как будто им известна окончательная и абсолют­ная Истина, – полностью игнорируя тот факт, что открытые им Слова Мудрости содержат в себе лишь часть истины, изложенной к тому же в притчах и весьма туманных, хотя и благозвучных изречениях[3].

Подобная политика не могла не привести к го­лословным заявлениям и догматизму. И теперь мы наблюдаем догматизм в церкви, догматизм в науке, догматизм повсюду. Предполагаемые истины, едва угадываемые в мире абстракции, как и те, что об­наруживаются в результате наблюдений и экспериментов в мире материи, навязываются непосвящен­ному большинству, слишком занятому своими по­вседневными проблемами, чтобы думать о чем-то другом, в форме божественного откровения и науч­ного авторитета. Но со времен Сократа и Пилата и до нашего века всеобщего отрицания остается откры­тым все тот же сакраментальный вопрос: может ли абсолютная истина быть сосредоточенной в руках одного человека или одной группы людей? Наш ра­зум отвечает: «Такого быть не может». В мире столь же конечном и обусловленном, как и сам человек, ни один субъект не может являться обладателем аб­солютной истины. Но бывают еще относительные истины, коими нам можно и должно пользоваться в полной мере.

В каждом столетии были мудрецы, познавшие абсолют, но тем не менее способные передавать дру­гим только относительные истины. Ни одному из рожденных смертной женщиной нашей расы нельзя передать полную и окончательную истину извне, ибо каждому надлежит найти это конечное (для себя) знание в себе самом. Коль скоро невозможно найти на свете двух абсолютно одинаковых людей с оди­наковым разумом, каждый должен обрести наивыс­шее просветление внутри себя, рассчитывая только на собственные способности, а не на какой-нибудь свет человеческий. Даже самый великий из живущих ныне Адептов может раскрыть нам Универсальную Истину только в том объеме, в котором наш разум способен ее воспринять, и не более того. Tot homines, quot sententiae – гласит бессмертный трюизм. Солнце одно, но бесчисленны его лучи; и то, какое они оказывают воздействие – пагубное или благотвор­ное, целиком зависит от природы и строения тех объектов, которые они освещают. Полярность – универсальное качество, но поляризатор заключен в нашем собственном сознании. И тот объем абсолют­ной истины, который мы в состоянии воспринять, определяется исключительно степенью приближен­ности к ней нашего сознания. Но сознание челове­ка – это только подсолнух, выросший на поверхно­сти земли. Нуждаясь в теплых солнечных лучах, это растение может только поворачиваться, следуя за пе­ремещением солнца по небосводу, ибо корни проч­но удерживают его на земле, не позволяя прибли­зиться к недосягаемому для него светилу и вынуж­дая полжизни проводить в темноте...

И все же каждый из нас способен в некотором роде достичь Солнца Истины и оказаться в сфере воздей­ствия самых теплых и прямых его лучей даже на этой земле. Достичь этого состояния можно двумя спосо­бами. На физическом уровне мы можем пользовать­ся нашим ментальным полярископом и, анализируя свойства каждого луча, выбирать для себя наиболее чистые. А для того чтобы достичь Солнца Истины на духовном уровне, мы должны со всей серьезностью взяться за совершенствование своей высшей приро­ды. Мы знаем, что, постепенно парализуя в себе по­требности низшей личности и тем самым заглушая голос чисто физиологического разума, то есть разу­ма, зависящего от своего посредника и носителя – органического мозга, от которого он неотделим, мы можем заставить заключенного в нас животного че­ловека уступить место человеку духовному и что, будучи однажды выведенными из своего латентного состояния, высшие духовные чувства и восприятия начинают медленно, но неуклонно развиваться, про­буждая в нас «божественного человека». Именно так всегда поступали и продолжают поступать великие Адепты, йоги Востока и мистики Запада.

Но мы знаем также, что, за несколькими исклю­чениями, ни один светский человек и ни один материалист не поверит в существование Адептов и даже в самую возможность достижения столь высокого уровня духовного и психического развития. «(Древний) глупец сказал в сердце своем: "Нет Бо­га"», а современный говорит: «На земле нет ника­ких Адептов, они – лишь плод вашего больного воображения». Зная это, мы спешим успокоить наших читателей типа Томаса Дидимуса. Мы просим их по­дыскивать для себя в этом журнале более приемле­мое для них чтиво, скажем, отдельные статьи о гило-идеализме, принадлежащие различным авторам[4].

Ибо «Lucifer» стремится удовлетворить вкусы всех наших читателей, к какой бы «школе мышления» они ни принадлежали, демонстрируя одинаково бес­пристрастное отношение к теистам и атеистам, мис­тикам и агностикам, христианам и язычникам. Наши редакционные заметки, комментарии к «Свету на Пути» и другие подобные им материалы предназна­чены, конечно же, не для материалистов. Они адре­сованы теософам или читателям, которые знают в сердце своем, что Учителя Мудрости существуют и что, хотя на земле и нет абсолютной истины и ее следует искать в более высоких сферах, даже на нашем бестолковом и вечно вращающемся маленьком шарике есть вещи, которые не снились западной фи­лософии.

Но вернемся к теме нашего разговора. Как мы уже говорили, хотя «обобщающая абстрактная истина была бы величайшим из всех благословений» для многих из нас, как и для Руссо, пока что нам приходится довольствоваться относительными исти­нами. По сути дела, мы в лучшем случае всего лишь сборище несчастных смертных, вечно трепещущих перед лицом даже относительных истин, ибо мы боимся, что они уничтожат нас вместе со всеми наши­ми мелочными и жалкими предрассудками.

Что же до абсолютной истины, то большинству из нас так же сложно разглядеть ее, как доехать до Луны на велосипеде. Во-первых, потому, что абсо­лютная истина так же неподвижна, как гора Магомета, которая отказалась сдвинуться с места даже ради пророка, так что ему самому пришлось идти к ней. И нам приходится следовать его примеру, ког­да мы хотим стать хоть немного мудрее. Во-вторых, по той причине, что царство абсолютной истины не принадлежит к нашему миру, тогда как мы слишком крепко привязаны к нему. И в-третьих, поскольку, невзирая на то что в воображении поэта человек –

...собранье

Всех совершенств, что в мастерской

Небесной сотворено... –

на самом деле он – всего лишь злосчастное скопле­ние аномалий и парадоксов, пустая балаболка, раз­дувшаяся от сознания собственной важности, с про­тиворечивыми и легко меняющимися идеями. Он – одновременно высокомерное и слабое существо, ко­торое хотя и живет в вечном страхе перед авторите­тами – земными и небесными, все же порою

Кривляется, как злая обезьяна,

И так, что плачут ангелы над ним[5].

Истина – многогранный кристалл, и невозмож­но охватить взглядом сразу все его грани; и если нет на свете даже двух человек, которые рассматривали бы эти грани под одинаковым углом (даже если их желание найти истину одинаково искренне), то чем же им в таком случае можно помочь? Коль скоро физический человек, ограниченный в своих возмож­ностях и окруженный со всех сторон иллюзией, не может разглядеть истину в свете своих земных вос­приятий, то мы говорим о необходимости развивать в себе внутреннее знание. С того времени, когда Дельфийский оракул возвестил вопрошающему: «Человек, познай себя», мир не знал более высокой и важной истины. Без внутреннего восприятия человек не в состоянии познать даже многие относитель­ные истины, не говоря уже об абсолютной. Перед тем как постигать какую-то абсолютную истину, чело­век должен познать себя, то есть приобрести внутренние чувства, которые никогда его не обманут. Аб­солютная истина – символ Вечности. Никакой ко­нечный разум не в состоянии вместить в себя беско­нечность, и, следовательно, воспринять абсолютную истину ему тоже не по силам. Для того чтобы до­стичь состояния, в котором он способен видеть и ощущать ее, ему необходимо парализовать в себе все чувства внешнего, телесного человека. Нам, конеч­но же, скажут, что эта задача не из легких; и мно­гие люди, узнав об этом необходимом условии, не­сомненно, предпочтут довольствоваться относитель­ными истинами. Но приближение даже к земным истинам требует прежде всего любви к истине ради нее самой, ибо в противном случае никакое пости­жение невозможно. А кто в наш век готов возлю­бить истину ради нее самой? Много ли найдется таких, кто готов искать, принимать и воплощать в жизнь истину в нашем обществе, где для достиже­ния успеха необходимо заботиться прежде всего о внешнем виде, а не о внутренней реальности и делать ставку на самовосхваление, а не на подлинные доб­родетели! Мы вполне осознаем, насколько труден путь к восприятию истины. Эта чистая небесная дева нисходит только на благоприятную (для нее) почву. И эта почва есть беспристрастный, непредубежден­ный разум, освещенный чистым Духовным Сознани­ем; но и то и другое — редкие гости в цивилизо­ванных странах. В наш век пара, и электричества, когда человек вынужден жить в сумасшедшем тем­пе, практически не оставляющем времени для раз­мышлений, все, что ему остается, – это отдать себя на милость ветров и течений, которые несут его от колыбели до могилы, привязанного к прокрустову ложу традиций и условностей. Но всякая условность есть заведомая ложь, ибо во всех случаях это «ими­тация чувств в соответствии с общепринятыми стан­дартами» (определение Ф.У.Робертсона); а там, где есть имитация, не может быть истины. «Истина – алмаз, сокрытый в глубине; а те вещи, что лежат на поверхности нашего мира, взвешиваются на неверных весах традиции», – сказал Байрон; и справедливость этого замечания хорошо известна тем, кто вынуж­ден жить в удушающей атмосфере социальных услов­ностей и кто, несмотря на свое искреннее стремле­ние учиться, не решается признать столь желанные истины из-за страха перед жестоким Молохом, име­нуемым Обществом.

Посмотри вокруг, читатель, перечитай рассказы всемирно известных путешественников, вспомни изречения литературных мыслителей, научные и ста­тистические данные. Нарисуй образ современной на­уки, политики, религии – пусть вся панорама совре­менной жизни предстанет перед твоим мысленным взором. Вспомни об обычаях и традициях каждой культурной расы или народа, живущих под солнцем. Подумай о деяниях и моральных установлениях народов в цивилизованных центрах Европы, Америки, и даже далеко на Востоке, и в колониях, куда бе­лый человек уже успел принести «блага» так называемой цивилизации.

А теперь, окинув взглядом все это, повремени и подумай, а затем назови, если сможешь, то благосло­венное Эльдорадо, то исключительное место на на­шей планете, где Истина была бы почетным гостем, а ложь и притворство – неприкаянными изгоями. Не сможешь. И никто не сможет, если, конечно, не за­хочет внести свою лепту в огромное море лжи, за­топившее ныне все области национальной и обще­ственной жизни. «Истина! – восклицал Карлейль, – истина, пусть даже небеса обрушатся на меня всей своей тяжестью за любовь к ней; и никакой лжи, даже если вся небесная Обитель неги и праздности станет ценою моего отступничества». Вот благород­ные слова. Но многие ли думают так же, и многие ли осмелятся повторить эти слова вслед за Карлейлем в наш девятнадцатый век? Не предпочтет ли ус­трашающе огромное большинство вместо этого по­пасть в «рай для бездельников» – pays de Cocagne для бессердечных эгоистов? Это большинство в ужасе шарахается от одной лишь тени всякой новой непо­пулярной истины, опасливо оглядываясь при этом, не осудит ли миссис Харрис и не приговорит ли миссис Гранди дерзновенных ловцов этой тени к му­чительной казни через четвертование острыми, как бритва, языками болтливых кумушек.

Эгоизм – первенец невежества и плод учения, утверждающего, что для каждого новорожденного младенца «создается» новая душа, самостоятельная и отдельная от Универсальной Души, – этот эгоизм является непроходимой стеною, отделяющей мысля­щую личность от Истины. Он стал плодовитым от­цом всех человеческих пороков – лжи, рожденной необходимостью скрывать истинные намерения, и лицемерия, рожденного стремлением замаскировать ложь. И эта опухоль разрастается и укрепляется с возрастом в каждом человеческом сердце, пожирая все возвышенные чувства. Эгоизм убивает все бла­городные порывы нашей природы. Это единственное божество, которое не боится неверности и отступни­чества со стороны своих приверженцев. И потому его культ распространился по всему миру, подчинив себе так называемое светское общество. А в резуль­тате мы живем и действуем под властью этого бога тьмы, явленного нам в виде троицы – обмана, при­творства и фальши, именуемой респектабельностью. Что это – истина и факт или злобный наговор? Загляните, куда хотите, осмотрите всю социальную лестницу сверху донизу, и вы повсюду увидите об­ман и лицемерие, используемые людьми на благо себя любимых; и нет народа, который не был бы подвержен этой напасти. Но народы по молчаливо­му соглашению именуют эти эгоистичные мотивы в политике «благородными национальными порывами, патриотизмом» и так далее; а люди называют их в своем семейном кругу «домашними добродетелями». И все же эгоизм, вызывает ли он желание расши­рить свою территорию или же порождает конкурен­цию в бизнесе (читай – стремление достичь успеха за счет соседа), никогда не может быть признан доб­родетелью. Мы видим, что сладкоречивый обман и грубая сила – это Иахин и Воаз[6], стоящие у входа в межнациональный храм Соломона, именуемый дипломатией; и эта характеристика вполне заслуже­на. Должны ли мы аплодировать дипломату за то, что он кланяется этим двум столпам национальной гордости и политики и воплощает в жизнь их ма­сонский символизм – «да будет учрежден мой дом в [хитрой] силе» (то есть да будет приобретено об­маном то, что нельзя захватить силой)? Мастерство дипломата – «способность или умение закреплять преимущества» своей страны за счет других стран – вряд ли может быть достигнуто возвещением исти­ны, ибо оно требует лукавого и лживого языка. А потому «Lucifer» называет подобное действо неприк­рытой и вопиющей ложью.

Но не только в политике привычки и эгоизм сго­ворились называть притворство и ложь добродетелью и вознаграждать общественным признанием тех, кто лучше всех умеет врать. Жизнь каждого обществен­ного класса основана на лжи и просто рассыпалась бы без нее. Культурным, бого- и законобоязненным аристократам запретный плод так же мил, как и плебеям, и это вынуждает их лгать с утра и до ве­чера, дабы скрыть то, что они сами предпочитают называть «маленькими грешками», тогда как Исти­на требует называть это грубой безнравственностью. Жизнь среднего класса общества тоже насквозь про­низана фальшивыми улыбками, фальшивыми разго­ворами и взаимным вероломством. Для большинства религия уже давно стала тончайшим покрывалом мишуры, наброшенным на труп духовной веры. Хозяин идет в церковь, чтобы обмануть своих слуг; голодный викарий, проповедуя то, во что уже не ве­рит сам, обманывает своего епископа, а епископ – своего Бога. Ежедневные газеты, политические и об­щественные, вполне могли бы сделать своим деви­зом бессмертный вопрос Жоржа Дандена: «Lequel de nous deux trompe-t-on ici?»[7] Даже наука, некогда слу­жившая спасению Истины, уже перестала быть хра­мом голого Факта. Почти все нынешние ученые за­интересованы лишь в том, чтобы навязать своим коллегам и широкой публике собственные идеи и пристрастия – какие-нибудь новомодные теории, призванные содействовать прежде всего прославле­нию и росту авторитета своих авторов.

Современный ученый готов отвергать и замалчи­вать всякое свидетельство, идущее вразрез с господствуюшими ныне научными гипотезами, точно так же, как миссионер, действующий среди язычников, или же наш домашний проповедник готовы убеждать свою паству в том, что современная геология – ложь, а эволюция – суета и бесполезное смущение духа.

Таково действительное положение вещей на 1888 год н.э. И при этом некоторые газеты критикуют нас за то, что мы рассматриваем этот год в чересчур мрачных тонах!

Поддерживаемая традицией и условностями ложь распространилась настолько, что даже календари те­перь заставляют людей лгать. Сокращения «н.э.» и «до н.э.», употребляемые при написании дат иудея­ми и язычниками, европейцами и некоторыми ази­атами, материалистами и агностиками и, конечно же, христианами, – это тоже ложь, используемая для утверждения другой лжи.

Так где же нам в таком случае искать даже отно­сительную истину? Уже в эпоху античности истина казалась Демокриту богиней, лежащей на дне колод­ца столь глубокого, что надежд на ее освобождение остается очень мало, а при нынешних обстоя­тельствах мы вынуждены признать, что истина спря­тана от нас как минимум на вечно невидимой, тем­ной стороне Луны. Возможно, именно поэтому всех искателей скрытой истины поспешно объявляют лу­натиками. Но, как бы то ни было, ничто не может заставить наш «Lucifer» потворствовать повсеместно (хотя и негласно) признанной и так же повсеместно практикуемой лжи. Мы всегда будем придерживать­ся только фактов и будем стараться провозглашать истину, где бы и когда бы она ни была найдена, не скрывая ее ни под какими трусливыми масками. Фанатизм и нетерпимость могут считаться ортодок­сальной и разумной политикой, а одобрение распро­страненных предрассудков и личностных амбиций в ущерб истине – верным способом достижения успе­ха и популярности. Пусть так. Но редакторы «Lucifer» – теософы, и их неизменный девиз: Vera pro gratiis.

Они вполне осознают, что воскурения и жертвы, приносимые журналом «Lucifer» богине Истины, от­нюдь не ублажают своим ароматом обоняние коро­лей прессы; напротив, свет «Сына Утренней Зари» неприятно щекочет им ноздри. Его игнорируют или даже оскорбляют, ибо – Veritas odium parit. Даже наши друзья начинают находить в нем изъяны. Они не понимают, почему «Lucifer» не может оставать­ся чисто теософским журналом: иными словами, по­чему он не желает становиться догматическим и фа­натичным? Почему вместо того чтобы посвящать каждый дюйм своей площади теософским и оккуль­тным учениям, он предоставляет свои страницы «для публикации крайне разношерстных материалов и противоречащих друг другу учений»? На это самое распространенное обвинение мы ответим также воп­росом: а почему бы и нет? Теософия есть божествен­ное знание, а знание есть истина, и потому каждый достоверный факт, каждое искреннее слово по необ­ходимости должны быть неотъемлемыми составляю­щими теософского учения. Тот, кто достаточно све­дущ в божественной алхимии или хотя бы в неко­торой степени наделен благословенным даром вос­принимать истину, сможет обнаружить и извлечь ее как из справедливого, так и из ошибочного утвер­ждения. Какой бы маленькой ни была крупица зо­лота, затерянная в куче мусора, она все равно оста­ется благородным металлом, и ее стоит извлечь, даже если для этого придется немного попотеть. Зачастую понять, чем не является вещь, не менее полезно, нежели понять, чем она на самом деле является. Читатели вряд ли могут надеяться на то, что какое-нибудь сектантское издание станет рассматривать на своих страницах какой бы то ни было факт во всех его аспектах, анализируя все pro и contra, посколь­ку в его оценке неизбежно будет перевешивать ли­бо первое, либо второе, в зависимости от позиции редактора, который не преминет отклонить чашу ве­сов в желательную для него сторону. Поэтому теософский журнал остается, возможно, единственным изданием, излагающим хотя и по-прежнему относительные и приблизительные, но, во всяком слу­чае, беспристрастные истину и факт. Выставляя на своих страницах голую правду, «Lucifer» позволяет разглядывать ее со всех сторон, ибо доступ к ней не заказан никаким философским или религиозным взглядам. И коль скоро каждая философия и рели­гия, какой бы несовершенной, неудовлетворительной, а порою даже и глупой она ни была, должна основываться на какой-нибудь истине или факте, чита­тель может извлечь эту истину, сопоставляя и ана­лизируя различные учения, излагаемые на страницах нашего журнала. «Lucifer» старается высветить столько граней Единого вселенского бриллианта, сколько позволяет его скромный объем, при этом говоря читателю: «Избери же ныне, кому будешь служить: тем ли богам, что были до и после потопа, в водах которого утонули мудрость и божественное знание человека, или богам аморитов, власть кото­рых удерживается привычкою и распространенной ло­жью, или же Господу Сущего (высшей Сущности) – светлому разрушителю темных сил иллюзии?» Поис­тине только такая философия способна уменьшить, а не увеличить, как это часто бывало, меру страда­ний человеческих. Чего же еще мы можем желать? В любом случае мы оставляем выбор за читате­лем. Поэтому мы и предоставляем наши страницы самым разным корреспондентам. Поэтому взгляды христианского священника, верящего в своего Бога и Христа, но не согласного с безобразными интерпретациями и бессмысленными догмами, насаж­даемыми своей амбициозной и гордой церковью, могут соседствовать здесь с доктринами гило-идеа­листов, которые отрицают Бога, душу и бессмертие и не верят никому и ничему, кроме самих себя. Са­мый отъявленный материалист может рассчитывать на добрый прием в нашем журнале, двери которого не закрываются даже перед теми, кто, не смущаясь, использует его страницы для осмеяния и персональных выпадов против нас – его редакторов, и для не­заслуженной хулы в адрес милой нашему сердцу те­ософии. Когда вольнодумный журнал, издаваемый атеистом, поместит на своих страницах статью како­го-нибудь мистика или теософа в похвалу его ок­культным взглядам и во славу мистерии Парабрахмана, сопроводив ее лишь несколькими не слишком пространными комментариями, тогда мы скажем, что и у «Lucifer» наконец появился конкурент. Когда христианский или миссионерский журнал опублику­ет очерк вольнодумца, высмеивающего веру в Ада­ма и его ребро, и редактор со смиренным молчани­ем перенесет критику в адрес христианства – своей собственной религии, тогда этот журнал станет до­стойным «Lucifer», и о нем с полным правом можно будет сказать, что он уже достиг уровня терпимос­ти, подобающего настоящему теософскому изданию. Но коль скоро эти печатные органы не делают ничего подобного, то все они остаются сектантски­ми, фанатичными и нетерпимыми и не имеют ни малейшего представления о том, что такое истина и справедливость. Они могут сколько угодно бранить «Lucifer» и его редакторов, этим они не причинят вреда ни журналу, ни нам. По правде говоря, редак­торы журнала даже гордятся этой критикой и обви­нениями, поскольку они свидетельствуют об абсо­лютном отсутствии фанатизма и высокомерия в те­ософии, что, в свою очередь, является результатом божественной красоты проповедуемых ею учений. Ибо, как уже было сказано, теософия с одинаковым вниманием выслушивает каждого и каждому предо­ставляет равные шансы. И никакие взгляды и суж­дения (если только они искренни) не считает абсо­лютно ложными. Она с уважением относится к мыс­лящим людям, к какому бы типу мышления они ни принадлежали. Критикуя идеи и взгляды, которые только вносят путаницу в философию, не принося ей никакой пользы, она тем не менее оставляет за их распространителями полное право верить в то, что им нравится, не упуская при этом случая воздать должное их учениям, если в них имеется рациональ­ное зерно. Авторские выводы или заключения мо­гут быть диаметрально противоположны нашим взглядам и учениям, которые мы проповедуем, но посылки, из которых автор исходит, и факты, ко­торые он излагает, могут оказаться верными, что по­зволит читателю извлечь для себя пользу даже из чуждой ему философии, которую мы сами, возмож­но, отвергаем, полагая, что обладаем знанием более возвышенным и более приближенным к истине. Так это на самом деле или нет – это уже другой воп­рос. Во всяком случае, свою позицию мы изложи­ли; и я полагаю, что все вышесказанное не только объясняет, но и оправдывает нашу редакторскую политику.

Подводя итог нашему рассуждению об абсолют­ной и относительной истине, мы можем лишь повторить сказанное ранее. Оставаясь на земле – в стороне от высокодуховного состояния разума, в котором Человек соединяется со Вселенским Разу­мом, он вынужден довольствоваться исключительно относительной истиной или истинами, восприни­мая их из какой-либо философской или религиозной системы. Даже если бы богиня, пребывающая на дне колодца, смогла вырваться из своего плена, все равно ей не удалось бы дать человеку больше, чем он в состоянии воспринять.

Однако ничто не мешает человеку сидеть у края этого колодца, имя которому – Знание, и всматри­ваться в его темные воды, надеясь, что ему удастся разглядеть в их глубине отражение прекрасного лица Истины. Но, как верно подметил Рихтер[8], это за­нятие таит в себе определенную опасность. Если пристально всматриваться в изучаемый объект, доля истины может иногда отразиться в нем, как в зер­кале, вознаграждая тем самым пытливого исследова­теля за его упорство. Но вот что добавляет к этому немецкий мыслитель: «Я слышал, что некоторым философам, которые искали Истину, чтобы воздать ей хвалу, являлось на поверхности вод не ее, а их собственное отражение; и вместо Истины они начи­нали восхвалять себя».

Чтобы избежать этой напасти, преследующей каждого основателя новой религиозной или философской школы, редакторы журнала всячески стараются преподносить читателю не только те истины, которые отражены в их собственных редак­торских мозгах. Они предлагают публике широкий выбор, не желая впадать в фанатизм и нетерпи­мость – верные признаки сектантства. Но при всей нашей демократичности наши оппоненты не могут рассчитывать на то, что им удастся увидеть соб­ственные лица отраженными в чистых водах «Lucifer», не снабженными при этом никакими ком­ментариями либо справедливой критикой тех черт их внешности, которые представляются малоприв­лекательными теософскому взгляду.

И все же наш журнал остается массовым издани­ем и потому рассматривает философские истины в исключительно интеллектуальном аспекте. Что же касается духовных (кто-то может сказать – религиозных) убеждений, то ни один теософ не должен их принижать вынесением на суд публики, но, напро­тив, должен хранить и укрывать их в сокровенном святилище собственной души. Никогда не следует спешить с публичным провозглашением этих убеж­дений и учений, дабы они не подверглись осквер­нению в руках равнодушных и критиков. Не следу­ет также публиковать их в форме нового «писания», но только выносить в виде отдельных гипотез на об­суждение мыслящей части публики. Когда теософс­кие истины превосходят определенный рубеж мыш­ления, им лучше оставаться скрытыми от широкой публики, ибо «свидетельство о вещах невидимых» является подлинным свидетельством только для тех, кто способен видеть, слышать и чувствовать эти вещи. А потому его не следует выносить за пределы «Святая Святых» храма имперсонального божествен­ного Эго, или бессмертной Сущности. Ибо если за пределами последней любой, даже самый достовер­ный факт может быть, как мы уже говорили, толь­ко относительной истиной, то луч абсолютной исти­ны может отразиться лишь в чистом зеркале своего собственного пламени – нашего наивысшего духов­ного сознания. И как же может тьма (иллюзия) уви­деть свет, который сама же закрывает?

НАУКА ЖИЗНИ

Что такое Жизнь? Сотни философских умов и десятки опытных и ученых докторов задавались этим вопросом, но – без особого успеха. Завеса, наброшенная на первоначальный Космос и тайну появления в нем жизни, никогда не приподнима­лась даже перед серьезной и честной наукой. Чем больше носители официальной учености старались проникнуть сквозь ее плотные складки, тем более непроницаемыми для их взоров они становились, ибо эти ученые подобны искателям сокровищ, ко­торые бороздят моря в поисках того, что зарыто на их собственном огороде.

Что же это вообще за наука? Может быть, био­логия как изучение жизни в ее совокупном аспек­те? Нет. Тогда, может, физиология? Опять же нет; потому что первая оставляет проблему все той же неразрешенной загадкой Сфинкса; а вторая являет­ся скорее наукой смерти, нежели жизни. В основе физиологии лежит изучение различных органических функций и органов, необходимых для физического проявления жизни; но то, что эта наука называет живой материей, является, по сути дела, материей мертвой. Каждая молекула живого органа заключа­ет в себе самой залог будущей смерти; процесс уми­рания начинается в ней с момента рождения, дабы со временем она смогла уступить место следующей молекуле, которой в свою очередь уготован точно такой же конец. Каждый орган – естественная со­ставляющая любого живого существа – является всего лишь проводником, носителем какой-либо спе­цифической жизненной функции, представляя собой комбинацию недолговечных молекул. Таким обра­зом, совокупный живой организм всего лишь надевает маску жизни на непрерывный процесс умирания от­дельных своих частей. И следовательно, ни биоло­гия, ни физиология не могут быть названы ни На­укою Жизни, ни даже ее ответвлениями, поскольку изучают они не жизнь, но только видимость жиз­ни. В то время как философия замерла, подобно Эдипу, перед Сфинксом жизни, не решаясь произ­нести вслух парадокс, заключенный в ответе на за­данный вопрос, материалистическая наука, как все­гда, не страдающая избытком застенчивости и ни на йоту не сомневающаяся в собственной мудрости, пытается убедить и самое себя, и окружающих в том, что ей уже удалось раскрыть жуткую тайну суще­ствования.

Но что же мы видим на самом деле: удалось ей хотя бы приблизиться к порогу последней? Очевид­но, что ни самообман, ни опрометчивое определение жизни как простого результата усложнения молеку­лярной структуры не помогут ей приблизиться к ис­тине. А жизненная сила – неужели она и в самом деле только «фантом», как именует ее Дю Буа-Раймон? Хотя его едкое замечание на тот счет, что жизнь как самостоятельное понятие есть не что иное, как asylum ignorantiae для тех, кто ищет прибежища в абстракциях, когда конкретное объяснение невоз­можно, подходит скорее для самих материалистов, стремящихся отвлечь людей от очевидных фактов на­пыщенными и заумными словесами. Скажем, кото­рое из пяти подразделений жизненных функций, но­сящих столь претенциозные названия – архебиоз, биокроз, биодиэрез, биоценоз и биопародоз[9], смог­ло бы помочь какому-нибудь Хаксли или Геккелю приоткрыть завесу тайны зарождения простейшего муравья, не говоря уже о человеке? Боюсь, что ни одно.

Поскольку жизнь и все, что непосредственно с нею связано, является законной собственностью ме­тафизика и психолога, а физическая наука не име­ет на нее никаких прав. «То, что было, то и будет; и тому, что было, уже дано имя – человек», – вот ответ на загадку Сфинкса. Но здесь имеется в виду отнюдь не физический человек (во всяком случае, не в эзотерическом смысле). Скальпели и микроскопы могут помочь разгадать тайну материальных состав­ляющих оболочки человека; но они не в состоянии прорубить окно в человеческую душу, приоткрыть хоть сколько-нибудь более широкие горизонты познания бытия.

Только те мыслители, которые, следуя дельфий­скому методу[10], смогли разглядеть жизнь своей внутренней сущности; те, которые самым тщатель­ным образом изучили жизнь в себе, прежде чем переходить к изучению и анализу ее проявлений во внешней оболочке, могут рассчитывать на некоторый успех. Подобно средневековым философам огня[11], они прошли мимо иллюзорных проявлений света и огня в мире следствий и сконцентрирова­ли все свое внимание на порождающих их скры­тых причинах. И далее, восходя от последних к единой абстрактной причине, попытались проникнуть в тайну – настолько глубоко, насколько это позволяли интеллектуальные возможности каждого из них. Благодаря этим мерам, им удалось устано­вить, что 1) с виду живой механизм, именуемый физическим человеком, на самом деле является топливом, материалом, с помощью которого жизнь может проявлять себя; и 2) что внутренний человек получает в качестве компенсации за поддержание жизнедеятельности этого механизма дополнитель­ный опыт иллюзорного земного существования, именуемого физическими жизнями.

Одним из таких философов нашего времени не­сомненно является великий русский романист и реформатор, граф Лев Николаевич Толстой. В том, что его взгляды близки к эзотерическим и философским учениям высшей теософии, можно убедиться, вни­мательно прочитав несколько фрагментов из его лек­ции, прочитанной в Москве перед тамошним Пси­хологическим Обществом.

Анализируя проблему жизни, граф просит ауди­торию, в интересах рассуждения, ненадолго допустить возможность невозможного. Вот что говорит лектор:

Допустим на минуту, что современная наука смогла узнать все, что хотела знать о жизни; что уже известно, каким образом неорганическая материя, вследствие обычной адаптации, породила материю органическую; что процесс преобразования природных сил в чувства, волю и мысли, равно как и все прочие вопросы, ясны и понятны теперь не только городскому студенту, но даже и сельскому школьнику.

Следовательно, я знаю теперь, каким образом те или иные мысли и чувства порождаются теми или иными движениями. И что же с того? Смогу ли я преднаме­ренно создавать и направлять такие движения, чтобы вы­зывать в своей голове необходимые мне мысли? К тому же вопрос о том, какие именно мысли и чувства следу­ет вызывать в самом себе и в окружающих, до сих пор не только не решен, но даже и не поставлен на обсуж­дение.

А ведь это, по сути дела, и есть единственный фунда­ментальный вопрос и стержневая идея жизни.

Наука сфокусировала свое внимание лишь на неко­торых проявлениях, сопутствующих жизни, и теперь, по ошибке[12] приняв часть за целое, называет эти проявления жизнью во всей ее совокупности...

Вопрос, неотделимый от идеи жизни, состоит не в том, откуда берется жизнь, а как необходимо прожить эту жизнь; только начав с этого вопроса, можно наде­яться хоть сколько-нибудь приблизиться к решению проблемы существования.

Ответ на вопрос «Как нам следует жить?» представ­ляется настолько очевидным, что люди считают его едва ли заслуживающим внимания.

...Каждый должен стараться прожить свою жизнь наи­лучшим образом – вот и все. На первый взгляд эта ис­тина кажется простой и общеизвестной; но на деле это далеко не так просто и не так хорошо известно, как мы привыкли полагать...

Поначалу понятие жизни представляется человеку хорошо знакомым и самоочевидным. Сперва ему кажет­ся, что жизнь сосредоточена в нем самом, в его соб­ственном теле. Но как только он попытается отыскать местоположение жизни в какой-либо конкретной точ­ке своего тела, сразу же возникают проблемы. Жизни нет в волосах, и в ногтях ее тоже нет; нельзя назвать ее средоточием также и ноги или руки, поскольку мно­гие люди с ампутированными конечностями продолжа­ют жить. Единоличным вместилищем жизни не являют­ся ни кровь, ни сердце, ни мозг. Она везде и нигде. И приходится делать вывод: жизнь не тождественна ни од­ному из органов живого организма в отдельности. Тог­да человек начинает искать жизнь во времени, что, опять же, представляется на первый взгляд делом не­сложным... Но и здесь, как только человек приступает к исследованиям, оказывается, что это намного слож­нее, чем он думал. Вот например, я живу на свете уже пятьдесят восемь лет, если верить записи в моем цер­ковном свидетельстве о крещении. Но можно подсчи­тать, что из этих пятидесяти восьми лет более двадцати я потратил на сон. И как же мне к ним относиться? Жил я все эти годы или нет? А как быть с теми меся­цами, что я провел в утробе, и годами, проведенными на руках у моей няни, – можно ли назвать их жизнью? Опять же, я знаю, что из оставшихся тридцати восьми лет добрую половину я тоже «проспал», поскольку не размышлял, но лишь совершал автоматические движе­ния; и следовательно, я также затрудняюсь сказать, точно ли я жил в это время или нет. Может, и жил, но скорее, как растение. И получается, что во времени, как и в теле, жизнь везде и нигде. Но тогда естественно воз­никает вопрос – откуда берется эта жизнь, местонахож­дение которой я никак не могу проследить? Теперь-то я возьмусь за эту проблему всерьез... Но даже в этом случае то, что сперва представлялось мне не слишком сложным, со временем начинает казаться невозможным. Очевидно, что до сих пор я искал не жизнь, а что-то другое. И значит, раз уж нам так нужно отыскать местонахождение жизни (если, конечно, нам это действи­тельно нужно), то искать его следует не в пространстве и не во времени, не в виде причины, не в виде след­ствия, но как нечто, что я могу познать в самом себе, абсолютно независимое от пространства, времени и причинности.

Все, что нам остается делать, – это изучать себя. Но как разглядеть жизнь в самом себе?

Вот как я познаю жизнь. Начнем с того, что я знаю, что живу; и что живу я, желая для себя только хороше­го. Я желаю этого столько, сколько знаю сам себя, – с утра и до вечера. Все, что живет вне меня самого, пред­ставляет для меня большой интерес, но лишь постоль­ку, поскольку это может содействовать моему благопо­лучию. Вселенная важна в моих глазах только потому, что она способна дарить мне удовольствие.

Но с этим заключенным во мне знанием моего су­ществования сопряжено еще одно немаловажное зна­ние. Неотделимо от той жизни, которую я ощущаю, существует и другое познающее начало, а именно: ок­ружающий меня и отделенный от меня мир, заполнен­ный живыми существами, занятыми, как и я, инстинк­тивной реализацией своих исключительных жизней. Все эти существа живут ради своих собственных интересов, абсолютно чуждых для меня, и не знают, да и не хотят ничего знать о моих претензиях на исключительную жизнь, и даже готовы ради достижения своих целей унич­тожить меня в любой момент. Но и это еще не все. Видя смерть существ, во всем подобных мне самому, я понимаю, что и мне – мне, драгоценному, в котором только и теплится настоящая жизнь, – тоже уготован скорый и неотвратимый конец.

Кажется, что в человеке живут сразу два «я», кото­рым никак не удается достичь согласия; и потому эти два «я» ведут меж собою нескончаемую борьбу, стара­ясь избавиться друг от друга.

Одно «я» говорит: «Только я живу по-настоящему; у всех остальных – только видимость жизни. Следователь­но, raison d'etre всей Вселенной заключается в том, что­бы мне было хорошо».

Другое «я» возражает: «Вселенной до тебя нет ника­кого дела; она живет ради своих собственных целей и не заботится о том, счастлив ты или нет».

И жизнь от этого становится невыносимой!

Первое «я» говорит: «Только я заслуживаю удовлет­ворения своих стремлений и желаний, и только для этого мне нужна Вселенная».

Второе «я» отвечает: «Вся животная жизнь стремится к удовлетворению своих желаний. И эти животные же­лания удовлетворяются за счет и в ущерб другим жи­вотным; отсюда и бесконечная борьба между животны­ми видами. Ты тоже животное и потому принужден бо­роться. И как бы ты ни был удачлив в этой борьбе, дру­гие борющиеся существа рано или поздно тебя одолеют».

Это еще более жутко! И жизнь становится еще не­выносимее...

Но гораздо ужаснее всего вышесказанного следующее обстоятельство:

Первое «я» говорит: «Я хочу жить; я хочу жить веч­но».

И второе «я» отвечает: «Ты непременно умрешь – может, уже через несколько минут; и все, кого ты лю­бишь, тоже умрут, потому что и ты и они разрушаете свои жизни с каждым движением, приближая тем самым страдания и смерть и все то, что ты так ненавидишь и чего больше всего боишься».

И это самое худшее...

Отвратить эту неизбежность невозможно... Можно заставить себя не двигаться, не спать, не есть, даже не дышать, но заставить себя не думать нельзя. Человек мыслит, и эти мысли – мои мысли – отравляют каж­дый миг моей жизни, моего земного существования.

Едва только человек начинает сознательную жизнь, как это сознание принимается неустанно повторять ему – изо дня в день, снова и снова – одно и то же. «Жить той жизнью, которую ты видишь и чувствуешь, огляды­ваясь на свое прошлое; жизнью, которою живут живот­ные и многие люди; жизнью, которая сделала тебя тем, что ты есть сейчас, долее невозможно. А если будешь упорствовать, тебе так никогда и не удастся уклонить­ся от борьбы со всем миром существ, живущих так же, как и ты – ради себя самих; и тогда эти существа не­минуемо тебя уничтожат»...

Изменить эту ситуацию никак нельзя. Нам остается только одно – то, что делает каждый, кто, начиная жить, переносит цели своей жизни на внешние объек­ты, пытаясь потом достичь их... Но, как бы далеко ни отодвигал человек эти объекты от своей собственной личности, по мере очищения его разума все они пере­стают его удовлетворять.

Бисмарк, объединивший Германию и диктующий ны­не свою волю всей Европе, равно как и его повар, ко­торый стряпает ему обеды, поглощаемые менее чем че­рез час после их приготовления, не могут не замечать (если, конечно, их мышление в состоянии хотя бы при­близительно оценить  результаты их собственных дей­ствий)   существующего  неразрешимого   противоречия между тщетой и глупостью своих трудов и незыблемос­тью и разумностью того, что существует вечно. Если бы они только задумались об этом, то оба неизбежно при­шли бы к следующим выводам: во-первых, сохранность обеда князя Бисмарка, так же как и сильной Германии, целиком зависит: в первом случае – от полиции, а во втором – от армии, то есть – от бдительности и добро­совестного исполнения ими своих обязанностей. По­скольку всегда могут найтись голодающие люди, гото­вьте проглотить вместо князя его обед, и страны, кото­рые использовали бы любую возможность стать такими же могущественными, как Германия. Во-вторых, ни обед князя Бисмарка, ни мощь Германской Империи не со­впадают с целями и задачами вселенской жизни, но на­ходятся в вопиющем противоречии с ними. И в-треть­их, тот, кто готовил обед, равно как и тот, кто усилил Германию, оба вскорости умрут, так же как неизбежно исчезнут и обед и Германия. Единственное, что останет­ся, это Вселенная, которой нет никакого дела ни до обеда, ни до Германии и которая вряд ли станет беспо­коиться о тех, кто состряпал и то, и другое.

По мере совершенствования своего интеллекта че­ловек все более убеждается в том, что счастье, связан­ное с его личностью, является не достижением, но необходимостью. Личность – это только то исходное состояние, с которого начинается жизнь, и конечный предел жизни...

Меня наверняка спросят: где же в таком случае на­чинается жизнь и где она заканчивается? А где закан­чивается ночь и начинается день? Где в полосе прибоя заканчиваются владения моря и начинаются владения суши?

Но существует день, и существует ночь; есть суша, и есть море; есть жизнь, и есть не-жизнь.

С тех самых пор, как мы начинаем осознавать, что живем, наша жизнь раскачивается, подобно маятнику, между двумя крайностями.

Одна из этих крайностей – абсолютное безразличие к жизни бесконечной Вселенной, когда вся энергия на­правлена исключительно на удовлетворение собственной личности.

Вторая крайность есть полный отказ от личностно­го, проявление безграничного интереса к жизни Вселен­ной и достижение гармонии с нею; переключение всех желаний и воли с самого себя на бесконечную Вселен­ную и на все обитающие в ней создания[13].

Чем ближе к первому пределу, тем меньше жизни и блаженства; чем ближе ко второму, тем жизни и бла­женства больше. Таким образом, человек все время дви­жется от одного края к другому и обратно; то есть он живет. Это движение и есть жизнь.

Когда я говорю о жизни, следует помнить, что по­нятие это в моем представлении неразрывно связано с сознательной жизнью. Я не знаю никакой другой жизни, кроме осознанной; и никто другой не знает, да и не мо­жет знать.

Мы называем жизнь – жизнь животных – органиче­ской жизнью. Но это еще не жизнь, а только опреде­ленное состояние, или стадия жизни, одно из ее прояв­лений.

Но чем же является это сознание, или разум, насущ­ные потребности которого вытесняют личность и на­правляют энергию человека на внешний мир, возвышая его до состояния, которое мы называем благословен­ным состоянием любви?

Что такое сознательный разум? Чему бы мы ни да­вали определение, мы делаем это с помощью нашего со­знательного разума. Но с помощью чего мы сможем дать определение самому разуму?..

Если мы все определяем с помощью нашего разума, то, следовательно, сам сознательный разум не может быть определен. И все-таки все мы – каждый из нас – не только знаем о нем, но и более того – это един­ственное, о чем мы можем знать наверняка...

Это все тот же самый закон – закон жизни каждого органического (животного или растительного) существа, с той лишь разницей, что в жизни растения мы видим результат действия разумного закона, а закон сознатель­ного разума, которому все мы подчинены (так же как дерево подчинено своему закону), мы не только видим, но и можем сами его исполнять...

Мы уже выяснили, что жизнь и наша жизнь – это совсем не одно и то же. И что в непонимании этого кроется корень всех заблуждений. Вместо того чтобы изучать жизнь, которую мы ощущаем внутри себя, аб­солютную и исключительную, дабы познать ее (коль скоро это единственное реальное для нас знание), мы наблюдаем то, что лишено наиболее важного фактора, или свойства, жизни, а именно – разумного сознания. В этом мы похожи на человека, который пытается изу­чать некий объект исключительно по его тени или от­ражению.

Если мы знаем, что вещественные составляющие подчиняются в своих трансформациях деятельности все­го организма, то знаем мы это не потому, что наблю­дали или специально изучали эти процессы, но просто потому, что сами от природы обладаем таким организ­мом, а именно – своим физическим, животным телом, хорошо нам знакомым и представляющим собою ма­териал для нашей жизни; то есть телом, над которым мы призваны работать, добиваясь его полного подчине­ния закону разума... Как только человек теряет веру в жизнь, как только он начинает считать жизнью то, что на самом деле – не-жизнь, он сразу же становится не­счастным, ибо он видит смерть... А человек, который воспринимает жизнь такой, какой она видится ему в его собственном сознании, не знает ни страдания, ни смер­ти, поскольку смыслом жизни для него становится под­чинение своей животной природы закону разума (под­черкну еще раз, что он не просто осознает свою спо­собность сделать это, но испытывает насущную потреб­ность в этом подчинении). Мы знаем, что такое смерть отдельных частиц животного тела. Мы знаем, что та­кое смерть животного и человека (как животного). Но мы ничего не знаем о смерти сознательного разума, да и не можем знать, просто потому что сознательный ра­зум – это и есть жизнь. А Жизнь никак не может быть Смертью...

Жизнь животного – блаженство, поскольку оно не знает и не видит смерти и умирает, так и не осознав этого. Но почему тогда человек наделен этим даром – ви­деть и знать смерть, и почему смерть настолько ужасна для него, что временами он даже идет на самоубийство из одного лишь страха перед смертью? Почему это про­исходит? Потому что человек, который видит смерть, – больной человек, нарушивший закон своей жизни и не живущий более осознанно. Он сам превратился в живот­ное, причем животное, также нарушившее закон жизни. Жизнь человека есть стремление к блаженству, но то, к чему он стремится, уже ему дано. Свет, сияющий в душе человека, и есть блаженство и жизнь; и этот свет никак не может быть тьмою, поскольку реально суще­ствует (и поистине, существует для человека) один толь­ко этот свет, озаряющий человеческую душу.

Мы привели этот достаточно пространный фраг­мент из публикации замечательной лекции графа Толстого, поскольку он теснейшим образом пере­кликается с наиболее утонченными учениями универсальной этики истинной теософии. Его опреде­ление жизни в абстрактном ее понимании и образа жизни, коего должен придерживаться каждый ис­кренний теософ (каждый – в соответствии и в меру своих естественных способностей), есть краткое практическое руководство, альфа и омега полноценной психической (если не духовной) жизни. В этой лекции встречаются фразы, которые могут показать­ся рядовому теософу слишком туманными и, воз­можно, незавершенными. Но взыскательный практи­ческий оккультист без труда поймет и согласится с каждой из них. Всю лекцию можно назвать тракта­том по алхимии души. Ибо «единственный» свет, который пребывает в человеке, сияет вечно и никак не может быть тьмою, поскольку такова его внут­ренняя природа (хотя сопутствующее нам «животное» и может оставаться к нему невосприимчивым), это и есть тот самый «Свет», о котором исписали целые тома неоплатоники Александрийской школы, а пос­ле них – розенкрейцеры, и особенно алхимики (хотя его истинное значение до сих пор остается мрачной тайной для большинства людей).

Разумеется, графа Толстого нельзя назвать ни александрийским платоником, ни современным теософом; и еще меньше ему подходят определения ро­зенкрейцера или алхимика. Но именно то, что последние скрывали за специфической фразеологией философов огня, намеренно смешивая космические превращения с духовной алхимией, великий русский мыслитель перенес из царства метафизики в практи­ческую жизнь. То, что Шеллинг определил бы как осознание тождества субъекта и объекта во внутрен­нем Эго человека; то, что соединяет и отождествляет последнее со вселенской душой (что как раз и явля­ется тождеством субъекта и объекта на более высо­ком уровне или неведомым Божеством), – все это граф Толстой смог соединить, не покидая земного уровня. Он – один из тех немногих избранных, ко­торые начинают с интуиции, чтобы закончить ква-зивсеведением. То, чего ему удалось достичь, – это превращение неблагородных металлов (животной массы) в золото и серебро или философский камень; то есть развитие и проявление высшей сущности че­ловека. Аакахест низшей алхимии – это Всеобщий Дух[14], всепроникающий Божественный Дух высшего Посвященного; ибо алхимия была и остается духов­ной философией в той же степени, что и физической наукой (что до сих пор известно лишь очень немно­гим). И тот, кто не знает одного, вряд ли сможет ра­зобраться и в другом. Аристотель не раз говорил об этом своему ученику Александру: «Это вовсе не ка­мень, – говорил он о философском камне, – он есть в каждом человеке, в любом месте и во все времена и называется концом всех философов», так же как Веданта – конец всех философий.

В завершение этого очерка о Науке Жизни мож­но сказать несколько слов о вечной загадке, которую Сфинкс загадывает смертным. Не разгадать предложенную загадку – значит обречь себя на неминуемую смерть, поскольку Сфинкс жизни прогла­тывает непроницательных, согласных ограничиться одной только «животной» жизнью. Тот, кто живет для себя и только для себя, непременно умрет, как и говорит в лекции высшее «Я» своей низшей, «жи­вотной» половине. Эта загадка имеет семь ключей, и граф открывает ее одним из наивысших. Ибо, сле­дуя образному описанию, данному автором книги «Алхимия или герметическая философия»[15]: «Насто­ящая тайна – хорошо известная и в то же время со­вершенно неизвестная каждому человеку; тайна, в которую он должен быть посвящен, или ему придет­ся исчезнуть, как атеисту, – это он сам. Для него приготовлен эликсир жизни; но если человек выпь­ет его до того, как найдет философский камень, эликсир жизни станет для него эликсиром смерти; только Адепту и Эпопту он дарует истинное бессмер­тие и открывает истину – такой, какая она есть на самом деле – Aletheia, дыхание Бога, или Жизнь, со­знательный разум в человеке».

Это и есть «алкахест, растворяющий все вещи»; и граф Толстой абсолютно точно разгадал эту загадку.

ВОПРОСЫ ЖИЗНИ

[Из «Дневника старого врача» Н.И.Пирогова]

Предисловие переводчика

Каждому образованному человеку в Европе и Америке более или менее знакомо имя доктора Пирогова. И наши читатели, возможно, помнят то, что было сказано об этом знаменитом русском хирурге и патологе в «Lucifer» за апрель прошлого года, в редакционной статье «Космический Разум». Было приведено несколько цитат из его посмертно опуб­ликованных мемуаров с целью показать, насколько взгляды этого великого человека науки приблизи­лись к оккультным учениям теософии: например, его идеи насчет вселенского разума, «бесконечного и вечного, управляющего и направляющего Океан Жизни», а также относительно существования в каж­дом организме, равно как и во внешней среде, Космосе, особой и независимой от каких бы то ни было химических и физических процессов Жизненной Силы, которая уже давно стала настоящим пугалом для материалистов. Было также сказано, что посмер­тная публикация «Дневника» доктора Пирогова по­вергла в изумление российскую общественность и вызвала настоящую бурю негодования среди его экс-коллег – дарвинистов и материалистов, по­скольку наш знаменитый хирург всегда считался «агностиком», если не абсолютным атеистом бюхнеровской школы.

После этого нам было заявлено, что несколько строчек, вырванных нами из сочинений доктора, еще ничего не доказывают и что у теософов нет права утверждать, будто их взгляды согласуются с выво­дами, к которым пришел этот выдающийся человек науки. Поэтому мы решили выбрать из двух томов мемуаров доктора Пирогова более пространные фраг­менты и напечатать их перевод на страницах «Lucifer». Разумеется, мы не можем перевести весь «Дневник» от начала до конца только ради того, что­бы удовлетворить скептиков. Да это и не нужно, поскольку для доказательства нашей правоты доста­точно будет перевести только те страницы, на кото­рых отражены сокровенные мысли автора относи­тельно великих тайн человека. И поскольку эти мысли изложены в мемуарах в виде разрозненных фрагментов, то и опубликованы они будут в виде серии небольших статей. К тому же автобиография, написанная в форме частного дневника, изо­билующего описаниями различных случаев и собы­тий из жизни людей из другой страны, вряд ли заин­тересует английского читателя. Все это интересно только тем, кому знакомы упомянутые в книге име­на, то есть жителям той страны, славой и гордостью которой сам автор являлся на протяжении более чем тридцатилетнего периода. Таким образом, переведе­ны будут только те страницы «Дневника», которые имеют философический характер и посвящены тому, что мы называем теософскими и метафизическими вопросами. Ценность этих фрагментов десятикратно возрастает для нас в силу того, что их автором яв­ляется ученый, чьи незаурядные познания были оце­нены всей Европой и чьи выдающиеся достижения в области хирургии получили настолько широкое признание, что некоторые из них считаются теперь авторитетными даже в Англии[16], которая всегда с большой неохотой признает чужие (и особенно рус­ские) успехи.

Прежде чем приступить к отбору наиболее содер­жательных фрагментов, нелишним будет сказать не­сколько слов об авторе.

Н.И.Пирогов родился в ноябре 1810 г. и умер в том же месяце года 1881-го. Лучшие годы своей мо­лодости (1830–1860) проработал в Дерптском уни­верситете – средоточии немецкого вольнодумства, где преисполнился, по его собственному признанию, гордым духом нигилизма – того самого, который Гете персонифицировал в своем Мефистофеле. «Для чего, – пишет он, излагая свои взгляды тех лет, – для чего и зачем нам нужна идея существования Бо­жества? Что она дает нам в плане изучения космогенеза? Разве материя не вечна, и разве так не должно быть? Так для чего же тогда нужна эта бесполезная гипотеза, которая ничего не объясняет?»

Впоследствии, возможно, много лет спустя, он го­ворит по тому же самому поводу совершенно иное: «Хотя слова о том, что о Боге можно говорить только с самим Богом, принадлежат великому язычнику – der grosse Heide (как называли Гете), я, христианин, следуя его совету, также избегаю разговоров о моих сокровенных верованиях и убеждениях даже с теми, кто мне наиболее близок и дорог: богу божие».

Этим объясняется то потрясение, которое испыта­ли многие люди, близко знавшие доктора Пирогова, когда прочли его посмертно изданный «Дневник» и обнаружили, что он (доктор) был противником рели­гии только в том, что касается ее форм, церкви и догм, но уже в тридцатидевятилетнем возрасте нашел для себя то, к чему стремился, а именно веру в абстрактный, почти недостижимый идеал, абсолютно чуж­дый всякой форме и ритуализму. И его труды свидетельствуют о том, что он был настоящим мистиком и философом.

Четыре года спустя после смерти доктора Пирогова его вдова и сыновья разрешили публикацию его записок, два тома которых были изданы в 1887 году. Именно из них были сделаны выборочные переводы, публикуемые на нижеследующих стра­ницах. Первый том содержит в полном объеме «Дневник старого врача» и завершается на середи­не фразы, прерванной смертью. Эпиграф на титульном листе свидетельствует, что покойный ав­тор писал его «исключительно» для себя, «но с тайной мыслью, что когда-нибудь это, возможно, прочтет кто-нибудь еще». «Внимательное прочтение этих посмертно изданных записок убеждает в том, – добавляет русский издатель в своем предисловии, – что, работая над этим последним своим сочине­нием, его автор не забывал и о прежде опублико­ванных своих работах; так как к своему "Дневни­ку старого врача" он добавляет подзаголовок, уже использованный им однажды, примерно двадцатью годами ранее, в качестве заглавия для своих философских очерков, а именно "Вопросы (или про­блемы) Жизни"». Но поскольку эти очерки, собранные в том II, носят преимущественно соци­альный и назидательный, а не метафизический характер, мы пока не станем к ним обращаться.

[Иногда... человека охватывают мысли столь низмен­ные и недостойные, что... ему кажется... а временами он почти уверен, что эти мысли – не его собственные, но навеяны кем-то еще, каким-то подлейшим существом, которое живет в каждом из нас]

Это явно размышления о низшей сущности, или «личности», как о чем-то отдельном от нас самих; она обитает в человеке из плоти и слишком часто представляет собою всего лишь жалкую тень истинной и высшей Сущности, или Эго!

[...Согласно моей теории (должен признать, в значи­тельной мере мистической), атомные или молекуляр­ные колебания (без которых ощущение следует при­знать невозможным) имеют место не только в видимых и постоянно изменяющихся клетках мозговых тканей, но и в чем-то еще – в некоей более тонкой, эфирной субстанции, которая, проникая во все атомы, проходит сквозь них, не восприимчивая ни к каким органичес­ким изменениям.]

Это чисто оккультное учение. Наша «память» – это только посредник, а ее «скрижали», с их неизгладимыми впечатлениями, – это всего лишь мета­фора: «скрижали мозга» служат исключительно в ка­честве упадхи, или вахана (основы, или носителя), чтобы воспроизводить в нужный момент память о той или иной вещи. Память о прошлых событиях, вплоть до самых незначительных, и о прошлых мыслях на самом деле фиксируется в вечных волнах ас­трального света, которые охватывают не только мозг, но и все окружающее пространство вокруг нас, ибо они присутствуют повсюду. Ментальные картины, образы и звуки, хранящиеся в этих волнах, прони­кают через сознание личностного Эго, или разум (низ­ший манас, самая грубая субстанция которого – ас­тральная), в, так сказать, «церебральные отражате­ли» нашего мозга, откуда они передаются психичес­ким сознанием сознанию чувственному. Этот процесс продолжается каждую секунду в течение всего дня и не прекращается даже во сне. (См. статью «Пси­хическая и интеллектуальная деятельность» в «Lucifer», November, 1890, p. 181–182.)

[Таким образом, если одно «я» основано на наблю­дении и эксперименте, то факт существования другого можно выявить с помощью логики, а третье основыва­ется на вере.]

 «Вера» в данном случае – не самый точный си­ноним внутренней интуиции. Последняя безошибоч­но демонстрирует нам исходную истину в той или иной области вселенной, в то время как первая про­должает объективизировать и искажать ее, в соот­ветствии с ограничениями нашего объективного уровня. Интуиция божественна, тогда как вера – «от человеков».

[Совокупность (ensemble) ощущений, поставляемых нам всеми нашими органами (как теми, которые сооб­щаются со внешним миром – с тем, что составляет не-я, так и сугубо внутренними), – это и есть то, что мы называем существованием...]

Восточная философия, оккультная или экзоте­рическая, не признает никакого «я», отдельного от всей Вселенной, объективной или субъективной, материальной или духовной; подобное «я» может существовать только как преходящая иллюзия на протяжении цикла наших воплощений. Именно эту прискорбную иллюзию, «ересь отделенности», или личности, идею, согласно которой наше «я» явля­ется обособленным в вечности от Универсального Эго, необходимо преодолеть и уничтожить, как ко­рень эгоизма и всякого зла, чтобы освободиться от перерождений и достичь нирваны.

[Я представляю себе... беспредельный, беспрестанно волнующийся океан жизни, бесформенный и содержа­щий в себе всю Вселенную, пронизывающий все свои атомы, постоянно создающий из них самые разные фор­мы, а затем разрушающий их комбинации и сочетания, чтобы распределить их по другим объектам бытия.]

Оккультисты и теософы называют это «Единой Жизнью», троекратно проявленным Божеством, или тремя Логосами, один полюс которых отрицатель­ный, а другой – положительный; а все вместе окружность и центральная точка, универсальный разум и атом. Оба последних являются абстракциями и в то же время единственной Реальностью.

[Этот «некто», настраивающий мой орган в унисон с универсальной гармонией, становится моим «я».]

Или, как бы его назвал оккультист, «высшее Эго», бессмертная Сущность, чьей тенью и отражением является человеческий манас, разум, огра­ниченный своими физическими чувствами. Этих двоих можно сравнить с великим композитором и его учеником, начинающим музыкантом. Степень гармоничности «органа», то есть будет ли это бо­жественная мелодия или режущий слух диссонанс, зависит от того, черпает ли ученик вдохновение из уроков и подсказок бессмертного Учителя или же отказывается его слушаться и удовлетворяется зем­ными звуками, извлекаемыми из струн и клавиш мозгового органа стараниями его злого компаньо­на – физического человека.

[Но тогда законы причинности и деятельности уни­версального производства идей становятся также и за­конами моего «я», и я нахожу их в себе самом, когда вбираю их проявления во внешнем мире внутрь себя или проявляю их сам, направляя на бесконечную при­роду.]

Даже если бы знаменитый автор «Дневника» дол­гие годы изучал теософскую и оккультную литературу восточных философий, он вряд ли смог бы достичь большей гармонии мысли с эзотерическим мистицизмом. То, чем он руководствуется, – это просто естественный идеализм, духовное восприятие вечных истин, которое не в силах уничтожить или даже притупить никакая ученая софистика.

[Мышление мозга невообразимо без самого моз­га.] Именно так; однако оккультная философия делает осмысленным даже такой абсурдный постулат, как существование в проявленной Вселенной активного Разума, лишенного какого-либо органа; и даже еще более абсурдный – такой, как эволюция объективной Вселенной (и всего сущего в ней) вследствие слепой случайности, тем, что придает этой Вселенной орган мышления, «мозг». Послед­ний хотя и не является объективным для наших чувств, тем не менее существует; его следует ис­кать в Сущности под названием Космос (в кабба­ле – Адам Кадмон). Каков микрокосм (человек), таков и Макрокосм, или Вселенная. Каждый «ор­ган» в ней представляет собою чувствующую сущ­ность, и каждая частица материи, или субстанции, от физической молекулы до духовного атома – это клетка, нервный центр, сообщающийся с веще­ством мозга, или с субстанцией, находящейся на уровне божественного Мышления, в которой про­исходит первичное формирование идей. Таким об­разом, человек действительно создан по образу Бога, или Божественной Природы. Каждая клетка чело­веческого организма таинственным образом связа­на с аналогичной «клеткой» божественного орга­низма проявленной Вселенной; только вторая «клетка» приобретает в Макрокосме гигантские про­порции разумной сущности, принадлежащей к той или иной «Иерархии» Существ. Это справедливо только по отношению к дифференцированному бо­жественному Разуму на его уровне производства идей. Это вечное, или Абсолютное, мышление ле­жит за пределами нашего понимания и потому не­проницаемо для нас.

[Либо он (наш разум) будет считать все, что суще­ствует вне его самого, иллюзией, либо он вынужден при­знать существование ощущаемой им Вселенной, всего, что представляет собою «не-я», таким же неоспоримым фактом, как и свое собственное существование.]

Философия веданты объясняет и устраняет это зат­руднение в самой философичной манере, а именно утверждая, что «я» и вселенная – оба иллюзорны. Таким образом, мы не можем отделить их друг от друга, ибо они должны оба существовать или же оба – исчезнуть.

[...Наш мозговой разум обнаруживает... что ему над­лежит искать себя вне себя самого; и все из-за того, что он, как выясняется, представляет собой всего лишь про­явление Высшего, или Вселенского, Разума.]

Совершенно верно; и потому оккультная филосо­фия учит нас, что человеческий разум (или низший манас) – это непосредственный луч, или отражение, Высшего Принципа, Ноетического Разума. После­дний есть перевоплощающееся Эго, которое древние арийские философы называют Манасапутрой, «Сы­ном Разума», или Махата (Универсального Косми­ческого Разума). В индусских пуранах (см.: «Вишну-пурана») Махат идентифицируется с Брахмой – Богом-творцом, первым в троице (Тримурти) Брах­ма-Вишну-Шива.

[Математики, которые ныне спорят... о четвертом измерении, могут прийти к выводу... о необходимо­сти... также и пятого измерения.] Если даже д-р Пирогов, авторитетный ученый, так думал, то вряд ли можно упрекать оккультную философию и объявлять ее ненаучной за то, что она признает существование семимерного пространства и соответствующих ему семи состояний сознания.

[По поводу существования безграничного и не­измеримого, сравниваемого автором с новым континентом, который, по его мнению, никогда не будет полностью изучен.] Но почему бы и нет? Что если в процессе естественной эволюции на смену наше­му «мозговому разуму» придет более утонченный организм, которому будут служить и шестое, и седь­мое чувства? Ведь и сейчас существуют «умы-перво­проходцы», развившие в себе эти чувства.

 [Относительно Высшего Принципа, независимого от материи, которой он управляет.] Он независим вне пространства и времени, но в пределах оных зависим от материи и субстанции (и только от них), поскольку без них он не смог бы проявлять свое присутствие в феноменах.

[Мы оказываемся узниками заколдованного круга. С одной стороны... наш собственный органический разум, с другой... внешняя деятельность творческого разума, неоспоримо доказывающая факт существования иного разума, обладающего творческими способностями – не просто сходными с нашими, но и неизмеримо превос­ходящими их.]

Философия веданты разрывает этот «заколдо­ванный круг», утверждая, что и наш собственный разум, и Вселенский Разум, Махат (последний – в процессе дифференциации и своих собственных ог­раниченных творениях), оба иллюзорны. Ибо как наш разум есть только продукт Вселенского Разума, так и последний является всего лишь дифференцирован­ным лучом Абсолютного Разума, или Не-Разума. Единственная вечная реальность – это Единое, или Абсолют.

[Разве не может быть так, что наше я приходит к нам извне; и что именно универсальное Мышление находит и использует мозг в качестве своего инструмен­та?]

Это как раз то, что утверждает оккультная фи­лософия; наше Эго – это луч Вселенского Разума, индивидуализированного на время космического жизненного цикла, в течение которого оно приобретает опыт в почти бесчисленном множестве пере­воплощений, или перерождений, после чего возвра­щается к своему Первоисточнику.

[Удивительна и непостижима эта способность нашего я разрываться надвое]. Возможно, она не казалась бы такой «удивительной и непостижимой», если бы ученые психологи познакомились с тем учением оккультизма, которое помещает в челове­ке сразу два Эго (два аспекта одного и того же божественного принципа): высшее, или индивидуаль­ность, и низшее, или личность; иными словами, божественного и животного человека. Эти двое на протяжении всей нашей жизни ведут непрестанную борьбу: один из них притягивается к небесам, а другого тянет вниз, к грубой земле, его животная природа.

[По поводу подозрения автора, что его рассужде­ния о психологии человека могут показаться вздор­ным бредом.J Нам так не кажется. Разумеется, пси­хологу-материалисту (то есть физиологу) вся миро­воззренческая концепция доктора Пирогова покажет­ся «бредом», но метафизик и теософ готовы аплодировать едва ли не каждому сказанному им слову и могут сожалеть только о том, что люди с такой высокоразвитой интуицией встречаются среди ученых крайне редко. Да и какой ученый, пекущий­ся о своей репутации, может позволить себе такую честность и откровенность?

[...Есть множество абсолютно осознанных восприя­тий, настолько мимолетных, что они практически сра­зу выпадают из круга нашей сознательной деятельности и не сохраняются в памяти.]

Это научное утверждение никогда не признает ни один восточный оккультист, так как он скажет, что ничто из происходящего, ни одно проявление, каким бы скоротечным или слабым оно ни было, не может выпасть или быть выброшено из скандхических за­писей о человеческой жизни. Ни одно, даже самое незаметное ощущение, самое незначительное дей­ствие, импульс, мысль или впечатление не может исчезнуть из ВселеОКнной. Мы можем полагать, что они не фиксируются нашим сознанием и не сохра­няются нашей памятью, но они все равно останутся записанными на скрижалях астрального света. Пер­сональная память есть фикция, придуманная физи­ологами. В нашем мозге есть клетки, которые воспринимают и передают ощущения и впечатления, но на этом их миссия исчерпывается. Эти клетки пред­полагаемого «органа памяти» служат приемниками и передатчиками всех изображений и впечатлений, но никак не их хранилищем. При различных обстоятель­ствах и под воздействием разного рода стимулов они могут мгновенно получать отражения этих астраль­ных образов обратно; и это как раз то, что мы на­зываем памятью или воспоминанием. Но хранить в себе эти образы они не могут. И когда о человеке говорят, что он потерял память или что память у него ослабла, это всего лишь facon de parler, так как на самом деле слабеют или разрушаются только клет­ки нашей памяти. Через оконное стекло мы можем ясно видеть и солнце, и луну, и звезды, и все про­чие внешние объекты, но, если стекло потрескается, все эти внешние образы предстанут перед нами в ис­каженном виде. А если совсем разбить стекло и за­колотить оконный проем досками или же просто опустить шторы, всякие внешние образы вовсе ис­чезнут из нашего поля зрения. Но разве это дает нам право говорить, что и солнце, и луна, и звезды при этом исчезают, и разве, починив окно и вставив новое стекло, мы не сможем снова видеть все то же самое, не выходя из своей комнаты? Известны слу­чаи безумия, длившегося месяцами и даже годами, или горячечного бреда, продолжавшегося несколько дней кряду, когда практически все, что говорил или делал человек, делалось и говорилось бессознатель­но. И все-таки по выздоровлении больные хорошо помнили некоторые свои слова и поступки, сказан­ные и совершенные в беспамятстве. Бессознательная мозговая деятельность является феноменом нашего уровня и может существовать для личностного разу­ма. Но Универсальная Память хранит каждое, даже самое слабое, движение и каждое ощущение, когда-либо возмутившее воды дифференцированной при­роды, будь то человек или же вся Вселенная.

ДУХОВНЫЙ РОСТ

Известные строки Кристины Розетти:

Неужто каждый виток пути всегда тяжел?

Да, весь путь до конца.

Продлится ль поход мой весь долгий день?

С утра до самой ночи, мой друг.

(«В гору», строки 1-4)

– похожи на краткое изложение жизни тех, кто дей­ствительно вступил на путь, ведущий к высшему. Какие бы расхождения ни обнаруживались в различ­ных изложениях эзотерического учения, поскольку в каждую эпоху оно приобретало новое одеяние, отличное от предыдущего и по цвету, и по фактуре, все же в каждом из них мы находим полнейшее со­гласие по одному вопросу – о дороге к духовному развитию. Единственное незыблемое правило было обязательно для неофита всегда, как и сейчас, – полное подчинение низшей природы высшей. От Вед и упанишад до недавно опубликованного «Света на Пути», просмотрев священные книги всех рас и культов, мы находим лишь один единственный путь

– трудный, болезненный, мучительный, благодаря которому человек может обрести истинно духовное понимание. И как же может быть иначе, если все религии и все философии являются лишь варианта­ми первого учения Единой Мудрости, сообщенного людям Планетарным Духом в начале цикла?

Мы всегда говорили, что истинным Адептом, раз­витым человеком нужно стать – его нельзя сделать. Поэтому этот процесс связан с ростом через эволю­цию, а это неизбежно включает определенные страдания.

Основная причина страданий состоит в нашем вечном поиске постоянного в непостоянном, и не только в поиске, но и в таком образе действий, как будто мы уже нашли неизменное в мире, единственным определенным качеством которого, каковое мы можем с уверенностью назвать, является постоянное изменение, и всегда, стоит только подумать, что мы крепко ухватились за нечто неизменное, оно тут же изменяется прямо у нас в руках, и это приводит к страданиям.

Далее, идея роста включает также идею распада, внутренний человек должен постоянно прорываться через заключающую его оболочку, или оправу, и это разрывание также неизбежно сопровождается страда­нием, не физическим, но умственным, интеллекту­альным.

Вот так это происходит в течение нашей жизни; постигающее нас несчастье мы всегда считаем самым тяжким из тех, какие вообще могут случиться, – оно всегда таково, что мы чувствуем, что вряд ли выдержим его. Если же посмотреть на него с более отстраненной точки зрения, то мы увидим, что пы­таемся прорваться через свою оболочку в самой уяз­вимой ее точке и что наше развитие, чтобы стать подлинным развитием, а не суммой ряда ненормаль­но развивающихся частей, должно происходить целиком равномерно, подобно тому, как растет тело ребенка, – не сначала голова, затем руки, а потом, возможно, нос, а во всех направлениях одновремен­но, постоянно и неуловимо. Человеческая тенденция – развивать каждую часть отдельно, забывая в это время о других, и каждое сокрушающее страдание вызвано расширением какой-то пренебрегаемой ча­сти, а это расширение становится более трудным в результате взращивания чего-то другого.

Зло часто является результатом чрезмерного рве­ния, и люди всегда пытаются делать слишком мно­го, им недостаточно просто жить, всегда делая только то, что требует ситуация, и не более того, они всегда преувеличивают каждое действие и тем самым создают карму, которую нужно будет отрабатывать в будущем рождении.

Одной из самых утонченных форм этого порока является жажда вознаграждения и упование на него. Многие из тех, кто зачастую и неосознанно, но все же подчеркивают свои усилия, лелея надежду на воз­награждение и позволяя ей стать активным факто­ром своей жизни, тем самым открывая дверь для тревоги, сомнения, страха, уныния, – неудачливы.

Целью искателя духовной мудрости является вос­хождение на более высокий план бытия; он должен стать новым человеком, во всех отношениях более совершенным, нежели в настоящий момент, и, если ему это удастся, соответственно увеличится сила и диапазон его способностей и возможностей точно так же, как в видимом мире мы находим, что каждая стадия на лестнице эволюции отмечена возрастани­ем способностей. Именно так Адепт наделяется чу­десными способностями, которые столь часто описы­вались, однако необходимо помнить главное – то, что эти силы являются естественными спутниками существования на более высоких планах эволюции точно так же, как обычные человеческие способно­сти являются естественными спутниками существо­вания на обычном человеческом плане.

Многие, кажется, думают, что адептство – ре­зультат не столько полного развития, сколько дополнительного строительства; похоже, они полагают, будто Адепт является человеком, который, пройдя определенный курс обучения, предусматривающий четкое соблюдение системы жестких правил, приоб­ретает последовательно одну способность за другою; а когда он обретет определенное количество этих способностей, то немедленно получит звание Адеп­та. Действуя согласно этому ошибочному представ­лению, они полагают, что первое, что необходимо сделать для достижения адептства, – это приобре­тение «сил»: большинство пленяют ясновидение и способность, выйдя из физического тела, путеше­ствовать на расстоянии.

Тем, кто желает обрести такие способности для собственной выгоды, нам сказать нечего – их ждет приговор такой же, как и всех, кто действует ради чисто эгоистических целей. Но есть и такие, кто ошибочно принимает следствие за причину, искрен­не полагая, будто сверхнормальные способности являются единственным способом духовного продвиже­ния. Такие смотрят на наше Общество всего лишь как на доступное средство, способное дать им воз­можность получить знания в этом направлении, и рассматривая его как род оккультной академии, ин­ститут, образованный для обучения мечтающих стать чудотворцами. Несмотря на повторявшиеся протес­ты и предостережения, во многих умах это мнение, кажется, утвердилось неискоренимо, и люди громко выражают свое разочарование, обнаружив, что то, о чем их заранее предупреждали, является истинной правдой и что Общество создано совсем не для того, чтобы проповедовать новые легкие пути овладения «силами», а его единственная миссия – вновь зажечь факел истины, столь надолго погасший для всех, кроме очень немногих, и сохранять сию истину живою посредством создания братского союза чело­вечества – единственной почвы, на которой может вырасти доброе семя. Теософское Общество действи­тельно стремится ускорить духовный рост каждого человека, находящегося под его влиянием, но мето­ды его такие же, как и у древних Риши, а принци­пы те же, что и у древнейшего эзотеризма; это не раздаточное устройство патентованных средств, со­ставленных из сильнодействующих лекарств, кото­рые ни один честный целитель не решится исполь­зовать.

В этой связи мы хотели бы предостеречь всех наших членов и других искателей духовного зна­ния: остерегайтесь людей, предлагающих научить легким методам получения психических даров; та­ковые дары (laukika) действительно сравнительно легко получают искусственными способами, но они угасают, как только истощается их стимулятор. Ис­тинная способность быть пророком и Адептом, сопровождающаяся подлинно психическим развитием (hkothra), будучи достигнутой однажды, не утрачивается никогда.

Похоже, что со времени основания Теософского Общества, пользуясь тем интересом, которое оно вызвало к вопросам психических исследований, воз­никло множество обществ, стремящихся привлечь в свои ряды через обещания легкого достижения пси­хических сил. В Индии мы долго наблюдали за лжеаскетами разного толка и опасаемся, что в этом на­правлении содержится новая опасность как здесь, так и в Европе и Америке. Остается надеяться, что никто из наших членов не будет ослеплен блестящими обещаниями и не позволит заблуждающимся меч­тателям, а может быть, и преднамеренным обманщи­кам обмануть себя.

Дабы продемонстрировать реальную необходи­мость наших протестов и предостережений, можем упомянуть виденные нами недавно копии объявле­ния, данного так называемым «махатмой», вложен­ные в письмо из Бенареса. Он приглашает «восемь мужчин и женщин, знающих английский язык и какой-либо из индийских диалектов», а в заключе­ние говорит, что «желающим узнать подробности за­нятий и сумму их оплаты» следует обратиться по его адресу, вложив в конверт почтовые марки!

Перед нами на столе лежит издание «Божествен­ного Поймандра», вышедшее в свет в прошлом году в Англии и содержащее обращение к «теософам, ко­торые, возможно, разочаровались в своих ожиданиях, что Высшая Мудрость свободно раздается индийскими Махатмами», с сердечным приглашением присылать свои имена издателю, который «после краткого ис­пытания» будет рад видеть их принятыми в оккуль­тное Братство, где «учат свободно и ничего не скры­вая всему, что они сочтут достойным изучения». Достаточно странно, что в упомянутом томе мы на­ходим слова Гермеса Трисмегиста:

§ 8. Ибо лишь это, о сын, является единственным путем к Истине, которым шли наши предшественники и на котором они в конце концов достигли блага. Это путь славный и прямой, но тяжелый и трудный для души, пребывающей в теле.

§ 88. Потому мы должны осторожно смотреть на лю­дей, которые, пребывая в невежестве, могут быть менее дурны из страха перед тем, что сокрыто и тайно.

Совершенно верно, что некоторые теософы были весьма разочарованы (не по чьей-то вине, а по сво­ей собственной), ибо мы не предложили им кратчай­шего пути к йога-видье, а многие желают практиче­ской деятельности. И довольно знаменательно, что сделавшие для Общества меньше всех, громче всех указывают на его ошибки. Итак, почему же эти люди и все наши члены, способные к этому, не при­нимаются за серьезное изучение месмеризма? Мес­меризм был назван ключом к оккультным наукам и обладает тем преимуществом, что предоставляет ис­ключительные возможности, чтобы творить добро для человечества. Если бы мы были в состоянии организовать гомеопатическую аптеку с дополнени­ем в виде месмерического лечения, как это уже было с огромным успехом сделано в Бомбее, мы могли бы внести вклад в становление медицинской науки в этой стране на более прочной основе и принесли бы неоценимую пользу широким слоям населения.

Помимо Бомбея есть и другие наши отделения, проделавшие большую работу в этом направлении, но предстоит неизмеримо больше, чем сделано. Это от­носится и к другим направлениям работы Общества. Было бы хорошо, если бы члены всех отделений смогли собраться и серьезно посоветоваться о том, какие реальные шаге можно сделать для осуществ­ления целей, провозглашенных Обществом. Слиш­ком часто члены Теософского Общества занимают­ся лишь поверхностным изучением книг, не делая никакого заметного вклада в его активную работу. Если Общество призвано стать силой, творящей доб­ро и в этой, и в других странах, оно может достичь этого лишь активным сотрудничеством всех его чле­нов, и мы убедительно призываем каждого тщатель­но продумать, какие направления работы ему по си­лам, а затем серьезно приступить к ее исполнению. Правильная мысль – это хорошо, но одна мысль немногого стоит, если не превращается в действие. В Обществе нет ни одного члена, который не мог бы сделать хоть что-то для дела истины и всеобщего братства; и только от его воли зависит сделать это что-то свершившимся фактом.

Прежде всего мы хотим повторить, что Обще­ство – не ясли для начинающих Адептов; Учите­ля не могут обходить и инструктировать разные отделения по разнообразным вопросам, возникаю­щим в ходе исследовательской работы Общества; отделения должны учиться сами; нужно иметь кни­ги, а знания, заложенные в них, должны приме­няться на практике – так разовьется уверенность и способность мыслить. Мы настоятельно совету­ем это, ибо до нас дошли просьбы о том, чтобы каждый лектор, присылающийся в отделения, был практически осведомлен в экспериментальной пси­хологии и ясновидении (то есть смотрении в ма­гические зеркала и чтении будущего и т.д. и т.п.). Итак, мы считаем, что подобные эксперименты должны проводиться среди самих членов, чтобы представлять какую-то ценность для личного раз­вития или способствовать успехам на их пути «в гору», и потому искренне советуем нашим членам пытаться самим.

САМОПОЗНАНИЕ

Первым требованием самопознания является ощу­щение собственного невежества; ощущение всеми фибрами своего сердца того бесконечного самообма­на, в котором мы живем.

Второе требование заключается в глубокой убеж­денности в том, что знание самого себя – интуитив­ное, но вполне определенное – может быть достиг­нуто в результате целенаправленных усилий.

Третье и самое важное требование – неодолимое стремление обрести это знание.

Это самопознание не может быть достигнуто од­ним лишь так называемым «самоанализом». Для него недостаточно одних лишь логических рассуждений или какой-либо иной умственной деятельности, ибо оно сопряжено с пробуждением сознания Божест­венной природы человека.

Обретение этого знания гораздо важнее, нежели умение управлять стихиями или способность видеть будущее.

ПИСЬМО

Редакторам «Lucifer»

Я совсем недавно взялся за изучение предмета тео­софии, но у меня уже возникло несколько вопросов... Эта область знания мне пока что едва знакома, поэто­му я заранее прошу прощения за неизбежную неуклю­жесть собственных формулировок. Если я правильно понимаю: одним из первых результатов искреннего стремления жить внутренней, созерцательной жизнью, исполненной к тому же подлинного бескорыстия, дол­жно стать растущее осознание сущностного единства человека с окружающим миром и проявление новых способностей (которые в противном случае так и оста­лись бы нераскрытыми); такому человеку истина будет открываться изнутри, приобретая таким образом немед­ленное признание и самоочевидную несомненность; и, чем дольше будет человек с неослабным энтузиазмом следовать вышеназванным жизненным установкам, тем более высокое положение будет занимать в структуре его личности первоисходный дух, тем шире будет диапазон его познаний о мироустройстве и тем быстрее сможет он находить и воспринимать истину. А еще он подчи­нит своей физической власти неподконтрольные обыч­ному человеку силы природы.

Однако я позволю себе утверждать, что многие люди, ведущие именно такой образ жизни, не достигают ни одного из вышеназванных результатов. Многим из нас знакомы христиане, по виду совершенно свободные от всяких своекорыстных мыслей, живущие в атмосфере непрестанного самопожертвования и посвящающие весь свой досуг эмоциональной молитве и размышлениям, целью которых является, конечно же, поиск истины. Но при этом они остаются такими же, как всегда: ограни­ченными и вполне довольными своей прежней, скром­ной сферой деятельности, и не собираются переходить от христианства к теософии.

1) На это можно сказать, что их прогресс протекает медленно. Согласен, в некоторых случаях данное объяс­нение вполне приемлемо. Но я уверен также и в том, что существуют люди – мужчины, и в особенности жен­щины (а для подтверждения моих слов достаточно было бы даже одного примера), которые ведут бескорыстную и наполненную возвышенными размышлениями жизнь, но в то же время не удостаиваются ни сколько-нибудь существенного приращения к своим знаниям о Вселен­ной, ни углубленного понимания теософских истин, ни дополнительной власти над силами природы.

2)       В качестве примера мы можем вспомнить здесь Джона Стюарта Милля. Вряд ли кто-то станет сомне­ваться в том, что жизнь его была полна возвышенных раздумий и что он всегда был готов к бескорыстному са­мопожертвованию; однако на него так и не снизошел теософский свет, и никакой особой властью над мате­риальными силами природы он также не обладал.

3)       Могу ли я просить вас прояснить мои затрудне­ния? Приношу свои извинения за причиненное беспо­койство и за то, что не смог достаточно внятно изло­жить свои мысли.

Г. К.

Ответ редакторов

1) В теософских учениях нигде не говорится, что жизни, всецело посвященной исполнению только лишь собственных обязанностей, или «созерцатель­ной жизни», уже достаточно для того, чтобы пробудить скрытые способности и привести человека к восприятию конечных истин, не говоря уже об ов­ладении духовными силами. Но разумеется, подоб­ная жизнь прекрасна и достохвальна, кто бы ее ни вел – мусульманин, иудей, буддист или брамин; и, согласно учениям восточной философии, она долж­на принести заслуженную награду – если не в ны­нешнем, то в будущем земном существовании, ко­торое мы называем перерождением. Однако ожидать, что даже самая безукоризненная жизнь без помощи философии и эзотерической мудрости способна по­мочь человеку понять «душу вещей» и подчинить «своей физической власти... силы природы» (то есть приобрести аномальные силы, свойственные Адепту), было бы чересчур оптимистично. И менее всего мож­но ожидать, что сколько-нибудь значительных ре­зультатов на этом поприще сможет достичь человек, придерживающийся сектантских религиозных взгля­дов. Ибо сфера, которую охватывает его медитация, слишком мала, а пути следования его мысли слиш­ком узки и слишком густо заросли сорняками дог­матических верований – плодами человеческой фан­тазии и заблуждений, чтобы их мог осветить какой-нибудь из лучей Универсальной истины. Его удел – слепая вера, но когда его глаза раскроются, ему при­дется отказаться от нее и перестать быть «христиа­нином» (в теологическом смысле). Так что пример был приведен не самый удачный. Это все равно что указывать на человека, погруженного в купель со «святой» водой, и вопрошать, почему же он никак не научится плавать, находясь в столь прекрасном водоеме. И более того, «неослабный энтузиазм» и «эмоциональная молитва» – это не совсем те усло­вия, которые необходимы для истинно теософского и духовного развития. Эти средства могут обеспечить в лучшем случае психическое развитие.

Если наш корреспондент пожелает узнать, в чем разница между духовной и психической мудростью, между Софией и Психе, пусть обратится к грече­скому тексту (английский перевод искажен) в «По­слании Иакова», III, 15-I6, и он поймет, что одна из них – божественная, а другая – земная, «чувственная, дьявольская»[17].

2)      То же самое можно сказать и о втором приме­ре, а также считать это ответом на вопрос, содержа­щийся в пункте третьем.

3)      И те, кто посвящает свою жизнь духовной ме­дитации, и те, чья жизнь, как у Джона Стюарта Милля, «полна возвышенных раздумий», ищут исти­ну не там, где следует, и потому терпят поражение. К тому же Джон Стюарт Милль создал для себя соб­ственный, произвольный стандарт истины и возвел собственное физическое сознание в ранг конечной кассационной инстанции. Он достиг замечательных высот в развитии своего интеллекта и земной сто­роны психе, или души, но, как и все агностики, не признавал существования духа. А каким же еще об­разом можно постигать конечные истины, если не в духе, который является единственной и вечной ре­альностью как на Небе, так и на Земле?

ТЕОСОФСКИЕ ВОПРОСЫ

Если первой провозглашенной целью Теософского Общества является утверждение принципа Вселенского Братства Человечества, то каким образом ее можно при­мирить с другой целью, которую оно также предписы­вает всякому человеку, а именно с обязанностью раз­вивать свою Высшую Сущность, пожертвовав ради это­го всеми эгоистичными желаниями и отказавшись от всякой материальной заинтересованности с целью об­рести высшее духовное совершенство, которое только и способно превратить нашу веру в духовный мир в виде­ние и знание этого мира и дать нам «жизнь вечную».

Как может человек практиковать альтруизм и филан­тропию, если ему предписано посвятить свою жизнь со­вершенствованию внутреннего духовного бытия и дос­тижению абсолютного безразличия к физическому миру?

Возможен ли тут компромисс? Может ли человек раздвоиться, чтобы посвятить себя служению двум прин­ципам сразу? И если взять за основу наших действий первый, альтруистический принцип, то как его правиль­но применять? Если человек, отринув личные интере­сы, станет трудиться ради блага других, стараясь сделать их земное существование более счастливым, не будет ли справедливым упрекнуть его за то, что работа, направ­ленная исключительно на улучшение благосостояния человечества, слишком материалистична, ведь человек рождается на свет не только для беспечного времяпре­провождения?

Подобного упрека можно избежать только в том слу­чае, если альтруист будет ставить во главу угла распро­странение морального закона... Но где тот критерий мо­рали, который подошел бы для каждого конкретного случая?.. Кто может быть настолько уверенным в том, что обладает реальным знанием истины, чтобы требовать от других слепого повиновения? И какое право он имеет требовать, чтобы его суждение воспринималось как не­пререкаемый авторитет, если сам он не застрахован от ошибок? Если христианский принцип отречения от все­го своего имущества в пользу бедных получит повсемест­ное распространение, то в мире просто не останется бед­ных, которых еще можно было бы облагодетельствовать, или, вернее, в мире не осталось бы никого, кто стремил­ся бы к каким-то земным благам, но тогда не утратят ли блага цивилизации всю свою притягательную прелесть? Все это выглядит весьма иррационально. Стойкая убеж­денность в собственном духовном бессмертии и абсолют­ное безразличие ко всем материальным благам этого мира, конечно же, способствуют достижению определен­ного умственного спокойствия; но, если человек пришел к этому через моральные страдания, имеет ли он право навязывать те же страдания другим? Ведь если убеждать людей в том, что все радости их жизни преходящи и ил­люзорны и что нам надлежит отказаться от всего, что мы любим, то не окрасит ли это жизнь большинства из нас в серый цвет и не отнимет ли у нас энергию и желание чего-то добиться в этой жизни? И для чего нам тогда раз­вивать способности и таланты, необходимые для успеш­ной работы на физическом уровне? Следует ли нам от­вергнуть и задушить их, чтобы освободить свой дух и по­зволить ему всецело посвятить себя самосовершенствованию и обретению высшего духовного знания, дарующего бессмертие?

5/17 февраля 1889г.

Петербург, Малая Морская,

Варвара Москвитинова

Проблема, изложенная в вышеприведенном пись­ме, и вопросы, беспокоящие его автора, свидетель­ствуют прежде всего о недостаточном знакомстве последней с философскими учениями теософии, а еще – о мудрости тех, кто непрестанно призывает теософов не жалеть времени и сил для изучения хотя бы основных положений метафизической системы, определяющей характер нашей этики.

Согласно фундаментальному учению теософии, ощущаемая нами «отделенность» от других людей и от всего остального мира окружающих нас живых существ является иллюзорной. На самом же деле все люди едины, и это утверждение – не сентименталь­ный порыв и не истерический энтузиазм, но самая что ни на есть объективная реальность. Вся восточ­ная философия учит, что во всей бескрайней Вселен­ной есть только Одна Сущность, а то, что мы, люди, называем «сущностью», есть только иллюзорное от­ражение Единой Сущности в неспокойных водах зем­ли. Подлинный оккультизм есть разрушение ложных представлений о Сущности, и, следовательно, истин­ное духовное совершенство и знание представляют собой не что иное, как полное и абсолютное отож­дествление наших ограниченных «сущностей» с Вели­ким Целым. А из этого следует, в свою очередь, что духовный прогресс возможен только для всей массы человечества в целом. Ибо индивидуальный человек может рассчитывать на вечное счастье только в том случае, если все люди будут счастливы, потому что индивид является неотъемлемой частью Целого.

Таким образом, между альтруистическими уста­новками теософии и ее предписанием искоренять всякую привязанность к материальным вещам и стремиться к духовному совершенству нет никакого противоречия. Ибо духовное совершенство и духов­ное знание могут быть достигнуты только на духовном уровне, то есть только в том состоянии, где вся­кое ощущение разделенности, эгоизм и все личные стремления и интересы растворяются в более масш­табном осознании единства человечества.

Из вышесказанного можно также заключить, что в теософии никто ни у кого не требует слепого под­чинения, да это и не нужно. Каждый человек должен сам, через испытания и страдания, прийти к по­стижению того, что является благом для человечества; и, чем значительнее будут его успехи в развитии духовности (то есть в преодолении личного эгоиз­ма), тем восприимчивее станет его разум к голосу скрытой в нем Божественной Монады, Высшей Сущ­ности, для которой нет ни Прошлого, ни Будущего, но есть только вечное Настоящее.

Опять же, если на свете не будет «бедных», то «цивилизация» не только не утратит «свою притягательную прелесть», но, напротив, разовьется до такого высокого культурного уровня, который мы сейчас не в силах даже отдаленно себе представить. Из убежденности в преходящем характере материаль­ного счастья родится стремление к вечному блажен­ству, доступному для каждого человека. Но в каж­дой строчке из письма нашего уважаемого коррес­пондента угадывается невысказанная убежденность в том, что счастье в материальной, физической жиз­ни имеет первостепенное значение, с чем мы никак не можем согласиться. Мы уверены в том, что сча­стье материальной жизни не только не имеет пер­востепенной важности, но и представляется настоль­ко же малым и незначительным в сравнении с бла­женством подлинно духовной жизни, насколько счи­танные годы одного человеческого цикла на земле ничтожны в сравнении с миллионами лет, которые человек проводит в субъективных сферах в период каждого великого цикла активного существования нашей планеты.

Что же касается способностей и талантов, то и с этим вопросом не возникнет осложнений. Их, конечно же, следует развивать, поскольку они нужны нам для работы на благо человечества, от которого каждый из нас неотделим и которому мы должны неутомимо и преданно служить.

ЭГОИСТИЧНО ЛИ ЖЕЛАНИЕ  «ЖИТЬ»?

Фраза «Жить, жить, жить – должно быть его не­поколебимым решением» из статьи «Эликсир жиз­ни»[18], опубликованной в мартовском и апрельском номерах III тома (1882) «Theosophist», часто цитиру­ется поверхностными читателями, не симпатизирую­щими Теософскому Обществу, в качестве аргумента в пользу того, что вышеупомянутое учение является самой концентрированной формой эгоизма. Чтобы установить, правы или неправы критики, сперва не­обходимо уточнить значение слова «эгоизм».

Согласно утвердившемуся мнению, эгоизм – это исключительная забота о собственных интересах и счастье, величайшая любовь к себе и предпочтение самого себя, которые побуждают человека направлять всю свою волю на достижение собственного ин­тереса, власти или счастья, без учета интересов дру­гих людей.

Короче говоря, абсолютно эгоистичный индиви­дуум – это тот, кто заботится только о себе или, ины­ми словами, тот, кто настолько преисполнен сознания важности собственной персоны, что оно является для него верхом всех его мыслей, желаний и устремлений, а все остальное не имеет совершенно никакого смыс­ла. Так можно ли назвать «эгоистичным» оккульти­ста, если он хочет жить в том смысле, в котором это слово использовано автором статьи «Эликсир жизни»? Уже неоднократно говорилось, что конечною целью каждого стремящегося к оккультным знаниям явля­ется нирвана, или мукти, когда индивидуум, освобож­денный от всех майявических упадхи, становится еди­ным с Параматмой, или, в христианской терми­нологии, Сын отождествляется с Отцом. Для этого любой покров иллюзии, создающий чувство личной изолированности и ощущение отделенности от всего, должен быть разорван – иначе говоря, претендент должен постепенно избавиться от всякого эгоизма, под влиянием которого находимся мы все в большей или меньшей степени.

Закон Космической Жизни учит, что, чем выше эволюция, тем более стремится она к Единству. Дей­ствительно, Единство – это наивысшая возможность природы, и те, кто из тщеславия или эгоизма идут наперекор ее целям, не могут не навлечь на себя на­казание в виде полного уничтожения. Таким образом, оккультист сознаёт, что бескорыстие и чувство все­общей филантропии являются неотъемлемым законом нашего существования, и все, что он делает, направ­лено к тому, чтобы разорвать цепи эгоизма, создан­ные вокруг всех нас майей. Поэтому борьба между Добром и Злом, Богом и Сатаной, Сурами и Асурами, Дэвами и Дайтьями, которая упоминается в свя­щенных книгах всех народов и рас, символизирует битву бескорыстных и эгоистических импульсов, про­исходящую в человеке, старающемся следовать выс­шим целям природы до тех пор, пока низшие живот­ные стремления эгоизма не будут полностью побеж­дены и враг не будет полностью изгнан и уничтожен. В различных теософских и других оккультных тру­дах часто подчеркивается, что единственное различие между обычным человеком, работающим в ходе кос­мической эволюции заодно с природой, и оккультистом состоит в том, что последний, благодаря своему высшему знанию, использует такие методы обучения и дисциплины, которые ускоряют эволюцию, и по­этому он за сравнительно короткое время достигает той вершины, восхождение к которой у обычного ин­дивидуума может занять миллиарды лет. Короче го­воря, за несколько тысяч лет он приблизится к той форме эволюции, которой большинство человечества достигнет, вероятно, в шестом или седьмом Круге в процессе манвантары, то есть циклического развития. Совершенно очевидно, что средний человек не мо­жет стать Махатмой за одну жизнь или, точнее, за одно воплощение. Изучавшие оккультные учения от­носительно дэвакхана и наших посмертных состояний вспомнят, что между двумя воплощениями бывает значительный период субъективного существования. Чем больше число таких дэвакханических периодов, тем на большее число лет растягивается эволюция. Поэтому главной целью оккультиста является такое управление самим собою, когда достигается способ­ность контролировать свои будущие состояния и тем самым постепенно укорачивать продолжительность своих дэвакханических состояний между воплощени­ями. По мере развития приходит время, когда меж­ду физической смертью и следующим рождением нет дэвакхана, а есть лишь разновидность духовного сна, шок смерти, как бы оглушающий человека до состо­яния бессознательности, от которого он постепенно приходит в себя, чтобы обнаружить, что родился вновь, продолжая движение к цели. Продолжитель­ность этого сна может варьироваться от 25 до 200 лет в зависимости от степени его продвижения. Но даже и этот период – можно сказать, потеря времени, и потому все усилия направляются на сокращение его продолжительности и постепенное приближение к той точке, когда переход из одного состояния существо­вания в другое почти незаметен. Это его последнее воплощение, как таковое, ибо шок смерти больше не оглушает его. Именно эту идею и стремится передать автор статьи «Эликсир жизни», когда говорит:

К тому времени, когда граница смерти его расы пройдена, он действительно мертв в обычном смысле – он освободился от всех или почти всех материальных ча­стиц, которые при распаде непременно повлекли бы аго­нию умирания. Он умирал постепенно, в течение всего периода своего посвящения. Развязка не может проис­ходить дважды. Он просто растянул на ряд лет посте­пенный процесс умирания, который у других длится от краткого мгновения до нескольких часов. Высочайший Адепт фактически мертв для мира и не замечает наш мир: он не обращает внимания на свои удовольствия, его не волнуют свои невзгоды в духе сентиментально­сти, ибо неумолимое чувство долга никогда не позволя­ет ему забыть о самом его существовании.

Процесс испускания и притяжения атомов, конт­ролируемый оккультистами, подробно рассматрива­ется и в этой статье, и в других работах. Именно этим способом Адепт постепенно освобождается от старых грубых частиц своего тела, заменяя их на более тонкие и эфирные, пока наконец прежняя стхулашарира окончательно не умрет и не разрушит­ся и он не станет жить в теле, полностью создан­ном им самим, подходящим для его работы. Это тело существенно важно для его целей, ибо, как говорит­ся в «Эликсире жизни»:

Но чтобы творить добро, как и во всем другом, у че­ловека должны быть время и средства, которые он мог бы использовать, и это необходимо для овладения си­лами, с помощью которых можно творить бесконечно больше добра, чем без них. Овладев ими, он получит возможности их применения...

В другом месте, давая практические рекоменда­ции того же назначения, в той же самой статье говорится:

Физический человек должен стать более эфирным и чувствительным; умственный – более проницательным и мудрым; нравственный – более самоотверженным и философски мыслящим.

Приведенные выше важные соображения упуска­ются из виду теми, кто вырывает из контекста сле­дующий фрагмент той же самой статьи:

И из этого также станет понятно, насколько глупо ведут себя люди, просящие теософов «поспособствовать их сообщению с высочайшими Адептами». Только с ве­личайшим трудом можно сподвигнутъ кого-либо из них нарушить собственное продвижение вмешательством в мирские дела. Рядовой читатель скажет: «Это не бого­подобно. Это верх эгоизма...» Но пусть он поймет, что Адепт, стоящий на очень высокой ступени, беря на себя труд изменения мира, непременно должен будет подвергнуться воплощению. Но является ли результат всего того, что уже делалось, достаточно обнадеживающим, чтобы побудить к повторной попытке?

Итак, в осуждении данного абзаца, как насажда­ющего эгоизм, поверхностные читатели и мыслители упускают из виду некоторые существенные соображе­ния. В первую очередь, они забывают другие, уже процитированные отрывки, где самоотречение выдви­гается как необходимое условие успеха и говорится, что с развитием обретаются новые чувства и новые силы, посредством которых может быть сделано бес­конечно больше добра, нежели без оных. Чем более духовным становится Адепт, тем менее он может вме­шиваться в мирские, обыденные дела и тем в большей степени он должен ограничиваться работой духовной.

Нужно повторять бесчисленное количество раз, что работа на духовном плане настолько выше работы на интеллектуальном плане, насколько работа на интеллектуальном плане выше таковой на физи­ческом. Поэтому очень Высокие Адепты действитель­но помогают человечеству, но только духовно. Они не имеют права вмешиваться в мирские дела. Но это относится только к Высочайшим Адептам. Существуют различные уровни адептства, и на каждой ступе­ни Адепты трудятся во имя человечества на тех пла­нах, до которых они поднялись. Только чела могут жить в мире, пока не достигнут определенной сту­пени. И именно потому, что Адепты действительно заботятся о мире, они поручают своим чела жить в мире и работать для него, что сознают многие из тех, кто изучает предмет.

Каждый цикл порождает своих оккультистов, ко­торые смогут работать для человечества на разных планах. Когда же Адепты предвидят, что в какой-то определенный период человечество будет не спо­собно произвести оккультистов для работы на опре­деленных планах, то в таких случаях они либо доб­ровольно отказываются от своего дальнейшего раз­вития, ожидая на определенной ступени, когда человечество достигнет этого момента, либо отказы­ваются вступить в нирвану и воплощаются в такое время, чтобы достичь соответствующих ступеней тогда, когда человечеству понадобится их содействие на этой стадии. И хотя мир может ничего не знать об этом, все же даже и теперь есть несколько Адептов, которые предпочли сохранить status quo и от­казаться взойти на более высокие ступени ради бу­дущих поколений человечества.

Короче говоря, поскольку Адепты трудятся гармо­нично, ибо единство является фундаментальным за­коном их бытия, они создали, так сказать, разделе­ние труда, согласно которому каждый работает на плане, назначенном ему на данное время, ради духов­ного роста всех нас – и процесс долголетия, упомянутый в «Эликсире жизни», является только сред­ством для достижения цели, которая, будучи далекой от эгоистичности, является самой бескорыстной изо всех целей, во имя которых может трудиться чело­веческое существо.

«СОЕДИНЕННЫЕ»

Уже несколько месяцев прошло со времени пуб­ликации этого замечательного сочинения – замечательного не только своими несомненными литератур­ными достоинствами, но и своей психической глу­биной; и все это время мы ждали реакции, которую эта книга вызовет в филистерской[19] прессе. За про­шедшие несколько лет мы уже не раз имели возмож­ность познакомиться с той манерой, в которой эта пресса обычно приветствует появление теософских сочинений, часто забывая при этом, что «истинная критика заключается в умении находить прекрасное, а не выискивать недостатки». В английской метро­полии немало критиков, придерживающихся диамет­рально противоположной манеры рецензирования, столь строго осуждаемой Маккаллохом; и особенно отличаются на этом поприще литературные крити­ки из «Saturday Review». А ведь Маккаллох предуп­реждал: «Восторженное выпячивание недостатков и пристрастие к их выискиванию в естественной кра­соте отнюдь не подтверждают наличие вкуса, но скорее свидетельствуют о его отсутствии». И добав­лял при этом: «Но еще хуже, когда в выявлении недостатков, реальных или воображаемых, критик находит настоящее удовольствие, ибо это – порок». А если обнаружить в непопулярном сочинении сколько-нибудь серьезные огрехи им так и не уда­ется, пресса просто бойкотирует его, обходя пренеб­режительным молчанием.

Нынешний случай не стал исключением. Филис­терам так и не удалось разорвать этот мистический роман в клочья: обнаружить в нем погрешности сти­ля или даже раскритиковать его тематику, ибо ав­тор благоразумно приписал свой роман к привиле­гированному жанру фантастики; и потому они про­сто проигнорировали его. Появилось только несколь­ко коротких заметок в крупных газетах, содержание которых, за редкими исключениями, сводится к не всегда остроумному подшучиванию, после чего пресса замолчала вовсе. Этот роман – глубоко мистическое произведение; к тому же приводимые в нем описа­ния различных стадий психических феноменов вы­полнены с натуры, ведь его автор – известный и преданный теософ. Уже одного этого было вполне достаточно для того, чтобы включить книгу в Index Expurgatorius. Только «Graphic» поместила на одной из своих страниц несколько одобрительных строк.

Коль скоро настоящая заметка не ставит себе це­лью рассмотрение литературных достоинств романа «Соединенные», но посвящена исключительно ду­ховной его стороне, нелишним будет предваритель­но напомнить читателю о том, что писала об этом романе одна из ведущих лондонских газет.

Новый вклад м-ра Синнетта в литературу по транс­цендентальной психологии – роман «Соединенные» – представляет собою нечто большее, нежели просто про­должение романа «Карма». Адепты и последователи, без сомнения, обратятся к нему, так же как к его предше­ственнику, за новыми подсказками, проливающими свет на учение, которое он иллюстрирует и пропагандирует. Но автор не обошел своим вниманием и всех осталь­ных, не связанных с теософией читателей; и нам пред­ставляется правильным оценивать эту книгу именно с их позиций. Даже без учета его специфической темати­ки «Соединенные» – очень интересный роман. Хоро­шо скомпонованный и ясно изложенный сюжет призван донести даже до самых скептических или равнодушных умов очарование эзотерической теософии. Более того, хотя м-р Синнетт даже не пытается в чем-либо убеж­дать читателя (да это и не представляется возможным), роман отнюдь не теряет от этого своей привлекатель­ности; а несомненная искренность автора не может не вызывать к нему столь же искреннего уважения. Основ­ная канва сюжета, слегка приправленная побочными эпизодами, состоит в том, что некий человек отдает все свои силы спасению жизни девушки, и это самопожерт­вование не только спасает ее, но и возносит на более высокую ступень бытия, предоставляя ей право продол­жить жизнь в более высоких сферах. Все сочинение на­сквозь пронизано мистицизмом, но даже этому мисти­цизму придано замечательное сходство с реальностью, что говорит о таланте автора; ибо придание художе­ственному вымыслу реального звучания – это действи­тельно высокое искусство, доступное далеко не каждо­му. Несомненно, вера, в самом полном смысле этого слова, отчасти объясняет то широкое признание, кото­рое получили литературные и общественные заслуги м-ра Синнетта на столь нелегком поприще. (Graphic, July 24, 1886, London.)

Вышеприведенная рецензия хотя и скупа на сло­ва, но вполне честна и беспристрастна в своей оценке. К тому же более пространных отзывов о романе «Соединенные» пока что не было даже в наших теософских публикациях. Мы можем при­вести в оправдание этому множество причин, но не станем этого делать, поскольку ни одна из них не будет достаточно убедительной, за исключением, пожалуй, одной: коллектив «Theosophist» подвела инстинктивная боязнь сказать или слишком мно­го, или слишком мало. Но теперь настало время подвергнуть этот замечательный роман самому под­робному анализу, дабы, выявив содержащиеся в нем эзотерические истины, привлечь к ним вни­мание, по крайней мере читателей-теософов. К со­жалению, до сих пор в исполнительных структу­рах нашего Общества господствовала тенденция приносить дух в жертву форме и уделять слишком много внимания отдельным случаям проявления психических сил, вместо того чтобы пропагандиро­вать их как закон человеческой природы.

Эти силы сокрыты в человеке, и не только в от­дельных представителях рода человеческого, но в каждом мужчине, женщине или ребенке; только в 99 случаях из 100 эта двойственность природы так и остается непознанной. И это незнание проистекает из самого нашего западного образа жизни.

Богатые или бедные, образованные или безгра­мотные – все мы, цивилизованные народы, рождаемся, живем и умираем «при искусственном ос­вещении», в ложном свете, который, искажая наш реальный облик, подобно покрытому густой сетью трещин зеркалу, меняет наши лица, заставляя нас видеть друг друга не такими, как мы есть, а как подсказывают нам религиозные предубеждения и социальные предрассудки. Иначе такие люди, как Эдит и Марстон, появлялись бы во всех сослови­ях нашего общества гораздо чаще, нежели это про­исходит сейчас.

Ибо кто из нас знает или имеет возможность познавать себя, оставаясь в губительной атмосфере светского общества или пролетариата? И если с са­мого детства нас учат, что мы зачаты в грехе и беспомощны перед миром, как тростинки на ветру, и что единственная надежная защита для нас – наш «Господь», то кому из нас придет в голову развивать свои собственные скрытые возможности (тем более, что сам факт существования оных известен далеко не всем)? Между вечной борьбой за власть, деньги и почести в высшем обществе и «борьбой за суще­ствование» – за кусок хлеба насущного и жизнь – среди низших классов не остается ни места, ни вре­мени для проявлений нашего «внутреннего челове­ка». И потому от рождения до самой смерти Эго дремлет, парализованное внешним человеком, лишь изредка заявляя о себе во сне, случайных видениях и странных «совпадениях» – непрошеных и в боль­шинстве случаев незаметных. Духовная, или, как она названа в романе «Соединенные», высшая, сущность должна сначала полностью освободиться от усыпля­ющего влияния личностной сущности; только тогда она сможет открыто заявить о своем существовании и действительном присутствии в человеке. Но если это условие будет выполнено, то поистине, как ска­зал Мильтон: «Кто властвует над собой и управляет своими страстями, желаниями и страхами, тот боль­ше, чем король». Собственно, это и есть Адепт; ведь только оболочка отделяет внутреннего человека от мира объективных и субъективных проявлений, и, если ее сопротивление преодолено и она может ока­зывать лишь пассивное противодействие, высшая сущность становится такой же свободной, как и в тот день, когда она сбрасывает свою оболочку навсегда. Но встречаются и редкие исключения, когда, пови­нуясь каким-то неисповедимым путям кармы, чело­век от рождения приобретает способность контроли­ровать свою оболочку – его внутренняя сущность оказывается настолько сильной, что без труда сво­дит на нет всякое сопротивление своего личностно­го, или временного, тела. К таким случаям «ранне­го расцвета» принадлежит и Эдит – героиня романа м-ра Синнетта, которая предстает перед читателем сначала ребенком, а затем – молодой девушкой.

Публикацией упомянутого романа его автор уве­личил число своих заслуг перед теософией и возло­жил на мыслящий мир еще большую ответствен­ность, разумеется, вовсе не тем, что придал в рома­не «мистицизму... замечательное сходство с реально­стью» (как полагает рецензент из «Graphic»), но тем, что облек реальность – подлинный психический фе­номен, который в условиях псевдобеспристрастного изучения и чересчур научного подхода к нему так и не смог пока подняться в глазах широкой публики выше малопонятного «телепатического воздействия», в столь привлекательные и в то же время естествен­ные одежды и изложил ее в столь занимательной форме. Для того огромного числа читающей публи­ки, коему неинтересны абстрактные метафизические рассуждения, подобное вплетение подлинно оккульт­ных доктрин в сюжет увлекательного романа являет­ся абсолютной необходимостью. Сейчас появляется все больше развлекательной литературы, в которой присутствует элемент мистики, что можно объяснить главным образом стремительным ростом духовности, ставшим очевидным в последние несколько лет. И хотя находить доступное рядовому читателю объяс­нение актуальных ныне доктрин тайного учения – задача не из легких, это не значит, что мы не дол­жны изыскивать всё новые пути ее решения. Роман «Соединенные» заключает в себе немало метафизи­ческих рассуждений, но они изложены в общедо­ступной форме и к тому же искусно переплетены с картинами привычной, повседневной жизни об­щества.

Роман начинается описанием детства главной ге­роини Эдит Кинсейл, жившей со своим овдовевшим отцом и доброй, скромной гувернанткой в уединен­ном загородном доме. Ее отец – вечно занятой уче­ный, страстный филолог, ведущий свою собственную внутреннюю жизнь, целиком посвященную науке. Он настолько увлечен своей работой, что «впервые заметил ее [жены] серьезную болезнь» только тог­да, когда миссис Кинсейл «тихо и незаметно сошла в могилу». Первые же строки романа знакомят чи­тателя с характером отца героини, дабы пояснить, как окружающие обстоятельства благоприятствовали раз­витию аномальных способностей девочки. Она была единственным ребенком в семье этого не слишком богатого провинциального джентльмена. Скромное состояние ее отца и его замкнутый образ жизни книжного червя предопределили ограниченность кру­га общения девочки с самого ее рождения, что по­неволе побуждало ее обращаться к собственному ментальному, внутреннему миру. Ее гувернантка мисс Баркли – «высокая и тощая старая дева, с не­пропорционально большими зубами, мягким харак­тером и богатым жизненным опытом», который, впрочем, так и не отучил ее бояться привидений, скорее способствовала, нежели препятствовала ран­ней и бесконтрольной любви девочки ко всему ми­стическому и «сверхъестественному», что, в свою очередь, пробуждало в ней детскую агрессивность и страх. Уже в шестилетнем возрасте Эдит проявляла нездоровый интерес к оккультизму. Она перерыла все книги в библиотеке своего отца в поисках ин­формации о привидениях вообще и о «семейных» призраках в частности. Ее гувернантка часто виде­ла, как Эдит, взобравшись на ворота в конце веду­щей к дому аллеи, задумчиво ожидает появления «се­мейного» видения – старого рыцаря верхом на коне, не раз наводившего ужас на некоторых «избранных» поселян.

Сама нехитрая история юной мечтательной души, эволюционировавшей, так сказать, от внешнего к внутреннему, с каждым днем все больше приближав­шейся к внутреннему миру и отдалявшейся от внеш­него, руководствуясь при этом только лишь соб­ственными инстинктами, на удивление прекрасна. До шести лет, когда умерла ее мать, девочка была фак­тический предоставлена самой себе. И только когда овдовевший отец оказался перед выбором: отправить свою дочь в школу или же нанять для нее гувернан­тку – он смог поближе познакомиться с собствен­ным ребенком и был удивлен и даже ошеломлен тем, что шестилетняя девочка может иметь собственное мнение в выборе своей будущей судьбы. Когда Феррон Кинсейл попытался убедить ее, что школа пред­почтительнее гувернантки, она воскликнула скорее огорченно, нежели рассерженно: «Ах, папа! Разве ты не видишь, что отсылаешь меня от себя против моей воли!» – и залилась слезами.

Непреклонность и слезы девочки возымели жела­емый эффект. Мисс Эдит осталась дома; и время продолжало идти для нее монотонно, но совсем не скучно: во внешнем мире она находилась в обществе своего доброго отца и такой же доброй гувернант­ки; но у нее был еще и свой бескрайний внутрен­ний мир, который она неустанно изучала до наступ­ления семнадцатилетнего возраста. Она превратилась в очаровательную молодую особу, но по-прежнему любому обществу она предпочитала уединение свое­го дома:

Ее любовь к тишине Комптонского леса была вызвана отнюдь не пугливой застенчивостью и уж конечно не мрачной неприязнью к человеческому роду. Яркая жизнерадостность ее характера, казалось, озаряла весь дом, наполняя его весельем, без которого она не мыс­лила себе свое существование...

Пожалуй, единственным местом, ради которого Эдит соглашалась оставить свой дом, была старая усадьба, принадлежавшая каким-то дальним ее род­ственникам. Туда девушку влекла так называемая «комната графини». Это было отнюдь не «экзотиче­ское пристанище» для нервных людей, поскольку старая «графиня» при жизни занималась «черной ма­гией», и после смерти ее призрак иногда был виден в «лунном свете» в этих самых окнах. Но это лишь еще больше манило Эдит, к большому сожалению ее гувернантки, хотя Эдит никогда не была «нервной». В этой просторной комнате заброшенного дома Эдит проводила целые часы перед наступлением сумерек, в то время как мисс Баркли делилась своими страхами с женой смотрителя усадьбы, миссис Сквайре. Во время одного из таких визитов, когда Эдит на­ходилась в «комнате графини», гувернантка позна­комилась с двумя молодыми джентльменами, Джор­джем Феррарсом и Марстоном. После взаимных представлений выясняется, что м-р Ферраре находит­ся здесь по просьбе своей сестры миссис Малькольм, которая интересуется оккультизмом и к тому же об­ладает даром ясновидения. Недавно она получила за­гадочное пророчество: ей надлежало познакомиться с молодой девушкой, связанной со старым поместь­ем под названием Кинсейл-Корт. Спутник Феррарса Марстон – главный герой сего оккультного по­вествования – также оказывается впоследствии силь­ным гипнотизером-месмеристом, хорошо разбираю­щимся в психических науках.

Присутствие двух молодых людей придает мисс Баркли мужества, и она отправляется вместе с ними на поиски Эдит, «не переставая восторгаться столь удачным стечением обстоятельств». Однако Эдит не откликается на ее зов. В ужасе гувернантка броса­ется вперед, в сумрак комнат заброшенного дома, и наконец находит свою воспитанницу.

Эдит лежала на полу, подогнув колени; ее кремовое платье отливало в лунных лучах серебристым светом; пальцы рук крепко сжаты, а лицо обращено куда-то вверх, в сторону... комнаты графини...

«Зачем вы нас потревожили? – произнесла она, как будто сквозь сон... – Я была будто на небесах, а теперь она ушла... Здесь был прекрасный ангел, как раз на этом месте, где я сейчас стою. Мы говорили – не знаю, как долго; это был такой восторг, что я не в силах описать его... Я словно взлетела сама над собою; так не хочется возвращаться назад...»

Эдит никак не хотела покидать то место, где ей впервые удалось пережить переход в свою высшую сущность, покинув свое бренное тело. Вернуть ее к жизни помог Марстон, который принес ей стакан воды и доверительным тоном сообщил: «Это чистая вода с очень небольшой примесью магии... которая никак не повредит вашему видению».

И с этого момента судьбы новоявленной проро­чицы и опытного адепта-месмериста оказываются со­единенными навсегда.

Не следует думать, однако, что эти двое сразу же влюбились друг в друга (хотя рядовой романист на­верняка заставил бы их сделать это). Более того, Эдит поначалу даже не проявляла к Марстону сколько бы то ни было заметной симпатии или интереса. Она лишь начала ощущать его влияние, особенно в те моменты, когда возвышалась до сверхчувственно­го существования, то есть когда она отделялась от своего тела и жила в своей высшей сущности. Та­ким образом, эта первая встреча и еще несколько последующих не произвели на девушку сколько-ни­будь значительного впечатления; хотя судьба Марстона с самого момента их знакомства была решена навсегда. Он становится ее преданным почитателем; но та любовь, которую он к ней испытывал, была скорее мистической и не имела ничего общего с обычной земною привязанностью.

Эдит и Мариан Малькольм (сестра Феррарса) вскоре стали близкими подругами и нежно привязались друг к другу. Их сближало еще и то, что их обеих посещала время от времени одна и та же, как они считали, «духовная королева», хотя после­дняя была лишь сияющей духовной сущностью невинной девушки по имени Эдит, которая и сама, по странному недоразумению, принимала свою высшую сущность за некое отдельное от себя су­щество. Марстон – адепт оккультного месмеризма – наконец выводит юную провидицу из заблуждения и открывает ей истину. И, сделав это, предопределяет тем самым свое будущее.

Марстон вынужден всю жизнь хранить один страшный секрет, известный помимо него только его старому и преданному другу Феррарсу и его сестре. Эта роковая тайна заставляет его вести жизнь Каина, хотя он сам и не совершал никакого преступле­ния. Но преступление, за которое его отец был отправлен на виселицу, словно пропасть, отделяет его от девушки, которую он любит. Благодаря своим месмерическим способностям он мог бы привязать ее к себе навсегда, но не желает прибегать к подобно­му способу. «Разве это не было бы подлостью?» – спрашивает он. Сама же Эдит, возвращаясь к своей нормальной земной жизни, не помнит ничего из того, что и кого она видела, будучи погруженной в транс гипнотическим воздействием Марстона; поэто­му она ничего не знает о безмерной любви юноши. Казалось, никакая земная скверна не может кос­нуться ее, она вся погружена в свою призрачную, неземную жизнь. Она даже обручилась с одним со­стоятельным полковником, который был от нее без ума. Но, как писала она сама: «С полковником Ден­би меня соединили моя судьба и мои друзья».

Однажды, будучи в состоянии транса, она пове­дала Марстону и миссис Малькольм, что у нее поражено одно из легких и долго она не проживет; хотя по возвращении в нормальное состояние даже не догадывалась о грозящей ей опасности, поскольку боль еще не дала о себе знать и она по-прежнему чувствовала себя здоровой и сильной. Когда же не­дуг обнаружили врачи, эта новость, казалось, не произвела на нее никакого впечатления. Она оставалась все такой же – задумчивой, но в то же время весе­лой, беззаботной девушкой.

На примере Эдит автор романа прекрасно развил и описал эту характерную оккультную черту – по­стоянное, хотя и неосознанное стремление каждого истинного психиста освободиться от всех земных пут и от всех привязанностей, коему не может воспре­пятствовать даже веселая и счастливая юность. Двой­ственная природа Эдит с трудом уживалась в одном человеке, так как приведение в гармоничное состо­яние ее контрастирующих начал требовало немалого труда. И это обстоятельство тоже мастерски описа­но автором. Его героиня как раз и являет собою пример такой гармонии. Приближаясь к постижению тайны своей собственной природы, Эдит стре­мится к абсолютному блаженству в «состоянии выс­шей сущности»; но, вернувшись обратно на землю, она не надевает маску мистической меланхолии и не выказывает презрения к окружающей жизни, но снова становится такою же, как была, – молодой и веселой дочерью земли.

«Никто не пожелал бы жить в теле, если бы по­знал, что это такое – жить в мире духа, – заявляет она, будучи в состоянии транса; но тут же добавля­ет: – Не следует, однако, торопить эту перемену». Но даже ее внешняя, физическая жизнь, как кажет­ся, исподволь подталкивает ее к этой великой «перемене», ибо «все остальное кажется таким жалким и незначительным в сравнении со славой и радос­тью» развополощенного, но вполне осознанного су­ществования. Итак, мы видим в романе параллель­ные линии жизни иллюзорной, внешней Эдит и ее высшей сущности, а также ее верного стража Марстона; и, хотя эти линии никогда не пересекутся, они все-таки создают ощущение неразрывного цело­го, единой духовной индивидуальности. Это напо­минает драматическую встречу Занони со своим си­яющим в славе Авгоэйдом; отражение бессмертия в смертных существах.

В романе «Соединенные» читатель найдет немало мистических сцен, содержащих в себе детали оккуль­тных истин, скрытых под маской романтического вымысла. Поэтому те, кто изучает эзотерику или же обладает развитой интуицией, могут попытаться выявить в тексте книги подлинные фрагменты уче­ния, изложенные в несколько упрощенной форме, чтобы быть понятными даже неподготовленному читателю. Самопожертвование Сиднея Марстона – наиболее драматическая часть романа – также отражает поразительную и загадочную, но вполне реаль­ную возможность оккультной передачи сил и даже самой жизни в ходе месмерических феноменов. В своей безграничной и вечной любви к ней – «ко­ролеве своей души», которая никогда не будет при­надлежать ему на этой земле, Марстон решается спа­сти ее жизнь. Он даже соглашается с тем, что она станет женою другого человека, ибо понимает, что с ним – Марстоном – она не может быть счастлива. Ради ее спасения он готов пойти на самый отчаян­ный шаг: вдохнуть в ее кровь и стремительно раз­рушающиеся легкие дыхание жизни своего собствен­ного тела и умереть, чтобы, покинув этот мир, все­гда быть рядом с нею в ее невидимой жизни души. И он делает это, несмотря на ее протесты, на сей раз подчинив ее волю своей могучей психической силе.

«Будьте милостивы и великодушны, – умолял он, – и не отвергайте моего дара. Эдит, дорогая, я говорю вам: жребий уже брошен, и мосты сожжены. Теперь я уже не смог бы остановить это, если бы даже захотел... Сегодня я весь день был занят... делом, которому уже невозможно дать обратный ход... Если бы я даже умирал от какой-нибудь болезни... я вряд ли смог бы говорить с вами более свободно, нежели говорю сейчас. Пройдет эта ночь, и я уже больше никогда не увижу вас, любовь моя... Я хочу подарить вам жизнь, свою собственную жизнь. И этот подарок станет ее венцом... Я уже говорил вам: моя жизнь просто перельется в вас; и мое сердце, которое и так билось только для вас, замрет от счастья и гордости, потому что его последние удары будут по­священы вам в самом прямом смысле этого слова. Вы будете счастливы в этой жизни, моя сияющая королева, и в этой жизни, и в следующей; и ваше счастье не будут омрачать воспоминания об этом вечере; горечь от­ступит, и вы снова обретете покой... Любовь моя, мы не могли быть счастливы на этой земле вдвоем, и я решил уйти в сторону, чтобы не стоять у вас на дороге. Так уж получилось: моя смерть может принести вам пользу, тогда как жизнь моя была бы для вас абсолютно беспо­лезной».

Ее захлестнула волна эмоций, которым она сама не смогла бы дать должного определения; более того, она почувствовала, что не может произнести ни слова, не говоря уже о том, чтобы выразить сколько-нибудь аргу­ментированный протест. Тяжело дыша, почти без чувств, она упала на руки Марстона, лицо ее горело, кровь бе­шено пульсировала... Мысли Марстона тоже перепута­лись; правда, причина его смущения была несколько иной. «Однако я слишком задержался, – только и смог пробормотать он, – мне пора. Прощайте, прощайте».

Он поднялся и, шатаясь, как пьяный, натыкаясь на стулья, побрел к двери... Не успел он открыть дверцу коляски и усесться за спиной у извозчика, как Эдит пу­лей пронеслась через гостиную и прихожую и выскочи­ла во двор.

— Не позволяй ему уехать! – закричала она. – Мариан, он очень болен. Остановитесь! Я приказываю вам остановиться. Без вас я не буду жить.

— Поздно! Слишком поздно! – ответил он, скорее удовлетворенно, нежели с сожалением, и властно ско­мандовал извозчику: — Трогай!..

— Он умер из-за меня, – сказала Эдит с чувством, – больше мы не увидим его живым.

Так и случилось. И, как объясняла впоследствии сама Эдит:

«Все эти вещи кажутся вам странными, но для нас с ним они были ужасною реальностью. Он всегда прида­вал мне сил: поддерживал своим магнетизмом всякий раз, когда мне было плохо, и чувствовал при этом сла­бость и усталость, потому что отдавал свои силы мне. Это был как бы перенос жизненной энергии. Он мог от­давать ее, а я могла ее принимать. Но все это были мелочи в сравнении с его последним открытием. Он узнал, как можно перелить всю жизнь, без остатка, из себя в другого человека, чтобы безнадежно больной смог снова стать здоровым и сильным; но сам он заплатил за это дорогой ценой, и теперь извозчик везет в Лондон его мертвое тело!..»

Что это – выдумка или реальная возможность, существующая в природе? Когда то, что доктор Ричардсон называет «эфирной нервной энергией», или жизненный принцип, будет лучше изучено и поня­то, тогда, возможно, многие кажущиеся невероятны­ми феномены получат всеобщее признание. И если животный магнетизм действительно существует как сила или энергия (назовите его, как хотите), обла­дает текучестью [и] может исцелять болезни, пере­ливаясь в виде жизненной энергии от донора к па­циенту, то вполне логичным было бы предположить, что перелить его полностью, весь без остатка, из од­ного тела в другое также возможно. Реальность за­частую превосходит даже самое богатое воображение, но не перестает от этого быть реальностью, действи­тельно имеющей место в природе.

Однако жертва Марстона оказалась напрасной. Вместо того чтобы исцелить физический организм Эдит, его жизненная энергия приобрела благодаря неисчерпаемой духовности Эдит иное направление и еще больше ослабила связь между ее астральной выс­шей сущностью и физическим телом. И Эдит решает уйти в высший мир навсегда.

«Дорогая, – говорит она в утешение Мариан, – раз­ве ты не видишь, что именно так и должно было слу­читься? Зная то, что я знаю сейчас, и видя так ясно перед собою иную жизнь, как я могу оставаться в этом мире?»

Далее в романе описывается потрясающая сцена ясновидения в старой усадьбе, в которой участвуют обе подруги – Мариан и Эдит. Это было за день или два до окончательного развоплощения после­дней, все в том же заброшенном поместье, рядом с «комнатой графини».

И наконец, последняя сцена (это случилось уже после того, как Эдит подготовила своего отца, даже не подозревавшего о грозящей ему потере, к скоро­му расставанию со своим единственным ребенком): однажды ночью миссис Малькольм несмотря на полудрему, вдруг ощутила рядом с со­бою присутствие Эдит – ее сияющего духа... А когда на­ступило утро, миссис Малькольм показалось, что про­шли уже годы и что живая, телесная Эдит всего лишь прекрасное воспоминание, а не реальность вчерашнего дня...

А потом Эдит пришла, чтобы попрощаться с нею. И последние слова удаляющегося духа как нельзя более красноречиво раскрывают секрет ее стремле­ния к преждевременной и окончательной «перемене»:

«Для меня это – вовсе не прощание, ведь в моей высшей сущности ты по-прежнему останешься со мной – каждая твоя частица. Я останусь и с тобою, и с тем, кто, вне всяких сомнений, заслужил право соединить свою жизнь с моет.

Марстон и Эдит соединились в дэвакхане, «отку­да не возвращается ни один странник». Сияющая высшая сущность, с которой мы соединены при жизни, собирает вокруг себя в дэвакхане высшие сущности всех тех, кого она любила на земле бес­смертной духовной любовью. Следовательно, дух Эдит был абсолютно прав, когда говорил Мариан, что сохранит «каждую частицу» ее высшей сущности, ибо она – бессмертна.

Дополнение

Именно духовное Эго, или же духовное Я, слу­жит фундаментальной основой, определяющей тон всей жизни человека – этого самого капризного, не­надежного и неустойчивого из всех инструментов, более других нуждающегося в постоянной настрой­ке; и только голос его, подобно педали органа для самых низких звуков, пронизывает мелодию всей его жизни – будь его тона приятными или резки­ми, гармоничными или какофоническими, легато или пиццикато.

«Являются ли сны лишь праздными видениями?»

*    *    *

...Каждый человек является собственным создате­лем, или собственным отцом, то есть наша будущая личность будет результатом нашего теперешнего об­раза жизни. Подобным же образом и наше тепереш­нее рождение, со всеми его обстоятельствами, явля­ется деревом, выросшим из семени, посаженного в наших прошлых воплощениях. Наши физические и духовные условия – результат наших действий, со­вершённых на этих планах в прошлых существова­ниях. Ныне хорошо известен принцип оккультизма, что Единая жизнь, наполняющая всё, связывает все тела в Космосе. Таким образом, все небесные тела находятся во взаимосвязи, которая переходит и на человеческое существование, ибо человек – лишь микрокосм в макрокосме. Каждая мысль, точно так же, как и действие, динамична и отпечатывается в нетленной книге природы – акаше, объективном ас­пекте непроявленной жизни. Все наши мысли и по­ступки, таким образом, производят в пространстве вибрации, которые создают наше будущее продвиже­ние. И астрология, наука, определившая природу за­конов, управляющих этими вибрациями, способна точно установить отдельное следствие либо ряд след­ствий, причины которых уже произведены индиви­дуумом в его прошлой жизни. Поскольку настоящее воплощение является детищем предыдущего и по­скольку существует лишь Единая жизнь, связываю­щая все планеты Солнечной системы, то положение этих планет в момент рождения индивидуума – со­бытие, являющееся совокупным результатом причин, уже произведенных – дает истинному астрологу дан­ные, на которых базируются его предсказания.

«Астрология»

*   *   *

Ученик. Что может помочь мне вести правильную жизнь и придерживаться правильного учения?

Мудрец. Свет, сокрытый в тебе самом и в каж­дом человеке, приходящем в этом мир. Между светом Высшей Сущности и светом, исходящим от Ма­хатмы, нет различия. Ибо как же ты сможешь по­нять Природу, если не поймешь сначала самого Себя?

Ученик. Как же, в таком случае, можно узнать подлинную оккультную информацию, поступающую от высшей внутренней Сущности?

Мудрец. Следует развивать интуицию и судить о вещах с истинно философских позиций, ибо то, что противоречит универсальным законам, по необходи­мости должно быть ложным. Только углубленный и беспристрастный анализ поможет нам определить, когда нами движут эгоистичные мотивы, а когда – нет. И если в наших мыслях присутствует эгоизм, значит они идут не от Духа и, следовательно, неис­тинны. Способность распознавать приходит не из книг и не от одной лишь философии, но прежде всего из подлинного следования альтруизму как в делах, так и в словах и в мыслях. Ибо практика аль­труизма очищает оболочки души, позволяя свету проникать в земной разум. А так как в состоянии бодрствования земной разум занят осмыслением чув­ственных восприятий, то необходимо освободить его от них, что вернее всего достигается в том случае, когда философия сочетается с внешней и внутрен­ней добродетелью.

Ученик. Расскажите, пожалуйста, о том, как мож­но развить в себе интуицию?

Мудрец. Во-первых, следует постоянно трениро­вать ее; а во-вторых – стараться использовать ее не только в своекорыстных целях. Тренировка интуи­ции подразумевает проявление доверия к ней, что поначалу будет, конечно же, чревато ошибками и си­няками, но, в конечном счете, позволит ей укрепить­ся и впредь действовать более уверенно. Это вовсе не означает, что вам предоставляется полное право делать глупости и не предпринимать никаких мер к исправлению их последствий, но только то, что, подведя под свое сознание правильное основание (путем следования золотому правилу), нам надлежит дать своей интуиции больше свободы, тем самым укрепляя ее. Разумеется, без ошибок здесь вряд ли удастся обойтись; но, если мы будем искренни в своем желании учиться, со временем у нас накопится опыт и мы перестанем ошибаться. Нам также следует изучать сочинения тех, кто прошел этим же путем раньше нас и смог понять, что истинно, а что – нет. Эти люди говорят, что Высшая Сущность есть един­ственная реальность. Разуму необходимо приобрес­ти более широкое представление о жизни, для чего ему, в частности, нужно усвоить учение о перевопло­щении, открывающее поистине безграничные воз­можности для человека. Мы должны не только быть бескорыстными, но и исполнять все обязанности, возложенные на нас кармой; и тогда интуиция ука­жет нам подлинный путь служения и духовной эво­люции.

«Беседы об оккультизме»

*    *    *

Есть, к примеру, люди, чье мышление настолько подвержено посторонним влияниям, что они полага­ют, будто животные страсти можно очистить и усо­вершенствовать настолько, что вся их ярость, сила и весь их огонь окажутся, так сказать, направлен­ными вовнутрь, что их можно, как пробкой бутылку, как бы закупорить в груди ученика, чтобы их энергия не прорывалась во внешний мир, а накапливалась и сохранялась для более высоких и священ­ных целей, а именно: чтобы сконцентрированная таким образом и ни на что не расходуемая энергия позволила бы своему владельцу проникнуть в истин­ное Святилище Души и встретиться там со своим Учителем – высшим Я! Ради достижения этой цели, следуя этим ошибочным чужеродным влияниям, они не собираются ни обуздывать, ни подавлять свои страсти. Они поступают просто: сильным напря­жением воли укрощают всепожирающее пламя, за­гоняя его внутрь собственной натуры, позволяя при­таившемуся огню тлеть под тонким слоем пепла. Они с радостью отдаются этим пыткам, подобно спартанскому мальчику, позволившему лисенку про­грызть его живот до самых внутренностей, лишь бы не лишиться зверька, мужественно признав правду. О бедные слепые мечтатели!

Да с таким же успехом можно рассчитывать на то, что компания подвыпивших трубочистов, разгоряченная и вся в саже после работы, будучи запер­той внутри Святилища, сплошь выстланного бело­снежной тканью, не замарает и не превратит ее в груду грязных лохмотьев, а напротив – став жреца­ми этой священной Обители, трубочисты, в конце концов, выйдут из нее столь же безукоризненно чистыми, как и само Святилище. Почему бы тогда не согласиться, что дюжина скунсов, запертая на какое-то время в чистой атмосфере монастыря Дгонпа, выйдет оттуда, источая ароматы всех благовоний, воскуряемых там?.. Нет предела гримасам логики че­ловеческой! Да возможно ли такое вообще? Позволь­те нам возразить.

«Учителем» в Святилище нашей души является «высшее Я» – божественный дух, сознание которо­го (по крайней мере, на протяжении земной жизни человека, являющегося его обладателем) опирается и целиком определяется разумом, который мы услови­лись именовать человеческой душой (в то время как «духовная душа» является проводником духа). В свою очередь, личная, или человеческая, душа в сво­ем высшем аспекте состоит из духовного устремле­ния, воли и божественной любви, в своем низшем аспекте – из животных желаний и земных страстей, воспринятых ею от своего носителя, являющегося вместилищем всех этих желаний и страстей. Таким образом, она выполняет роль своего рода посредни­ка между животной природой человека (которую стремится подчинить своему влиянию ее высший разум) и его божественной духовной природой, к которой она приближается всякий раз, когда ей удается одержать верх над животным внутри человека. Последнее есть инстинктивная «животная душа», являющаяся рассадником тех страстей, которые, как мы только что говорили, многие предпочитают ус­мирять, вместо того чтобы полностью искоренять, а некоторые недалекие энтузиасты стремятся запереть их внутри самих себя. Неужели они и впрямь наде­ются превратить таким образом мутный поток жи­вотных нечистот в родниковые воды жизни? Но где же, скажите на милость, найти такое нейтральное место в человеке, чтобы запертые в нем страсти не оказывали бы на последнего никакого влияния! Бур­ные страсти любви и вожделения живы по-прежне­му, и им все так же позволено пребывать в месте своего рождения – все в той же животной душе, ибо как в высший, так и в низший аспекты «чело­веческой души», или разума, путь им закрыт. Но все же подобная близость не может не сказываться от­рицательно на «человеческой душе». «Высшее Я», или дух, не может ассимилировать подобные эмоции, как не может вода растворить в себе масло или рас­плавленный жир. Таким образом, от их воздействия страдает только разум (единственный посредник меж­ду земным человеком и его высшим Я); по этой причине разум постоянно пребывает в опасности быть увлеченным вниз этими страстями (способны­ми пробудиться в любой момент) и быть поглощен­ным бездной материи. Да и как же сможет этот ра­зум настроить себя на восприятие божественной гар­монии высочайшего Принципа, если гармонию эту разрушает уже само присутствие в пока еще не до­веденном до совершенства Святилище этих живот­ных страстей? Как же гармония сможет восторже­ствовать, если душа постоянно сбивается с пути шквалом страстей и земных желаний, вызываемых земными чувствами или даже самим «астральным че­ловеком»?

Ибо этот «астрал» – «двойник-тень» (свойст­венный как животной, так и человеческой природе) никак не связан с божественным Эго, он спутник только земного тела. Он выполняет функцию посредника между личным «я», низшим сознанием манаса и телом, это носитель преходящей, а не вечной жизни. Подобно тени, отбрасываемой человеческим телом, он повторяет каждое его внешнее и внутрен­нее движение – рабски и автоматически, и потому, тяготея к материи, никогда не восходит к Духу. И только когда страсти будут совершенно истреблены, когда они будут сломлены и уничтожены непреклон­ной волей, когда не только все желания и вожделе­ния плоти будут преодолены, но и ощущение свое­го личного, низшего «я» будет полностью подавле­но и влияние «астрала» будет сведено к нулю – только тогда сможет установиться единство с выс­шим Я. Только когда «астрал» будет являть собой все еще живую, но уже ничего не желающую низшую личность, побежденную человеком, тогда сияющий Лвгоэйд, божественное Я, сможет вибрировать осоз­нанно и в полной гармонии с обоими полюсами че­ловеческого существа – и в очистившемся, наконец-то, материальном человеке, и в вечно чистой духов­ной душе – и сможет, наконец, предстать перед своим Всеведущим Я, Христом гностиков-мистов, соединиться, слиться и полностью раствориться в Нем[20].

«Оккультизм против оккультных искусств»

*    *    *

Не достаточно ли просто знать, что, с самого рож­дения и до смерти, всякий, даже самый непримет­ный и безвестный, представитель рода человеческо­го оказывает влияние на каждого, к кому прибли­жается и с кем вступает в контакт, и, в свою оче­редь, подвергается влиянию со стороны этих людей; причем делает это так же непроизвольно и неосоз­нанно, как и дышит? Каждый из нас либо умень­шает, либо приумножает общий объем человеческого счастья и человеческих страданий – причем «не только на настоящий момент, но и на каждое пос­ледующее столетие существования человечества», как утверждает Элиху Берритт, заявляющий к тому же следующее:

Во всей Вселенной нет такого уединенного места, и на всей поверхности круга небытия нет такой темной ниши, где он (человек) мог бы отгородить себя от всех остальных и где он не оказывал бы влияния самим фак­том своего существования на моральное развитие всего мира; повсюду его присутствие или, напротив, отсутствие становится заметным, и везде у него есть и будут спут­ники, которых его влияние сможет сделать лучше или хуже. Согласно древнему и очень важному и глубокомыс­ленному утверждению, мы создаем характеры для вечно­сти. Создаем характеры! Но чьи? Каждый – свой соб­ственный или же чьи-то еще? И тот и другие; и этот важ­ный факт предопределяет риск и ответственность наше­го существования. Как много значит мысль! Тысячи моих собратьев ежегодно уходят в вечность[21], унося с собою свои характеры, которые были бы немного дру­гими, если бы на свете не было меня. Так что солнеч­ный свет того мира высветит отпечатки моих пальцев как в самых первоисходных его слоях, так и во всех по­следующих наслоениях жизни и мысли.

«О псевдотеософии»

*   *    *

По представлениям теософов, дух – это луч, ча­стичка целого; и поскольку Целое является Всеведущим и Бесконечным, то и частичка его должна обладать, в какой-то степени, этими качествами. Человеческий «дух» должен стать каплей Океана, на­зываемого «Ишвара-бхава» – «я одно целое со Вселенной» (Я в Отце и Отец во Мне), вместо того, чтобы оставаться «джива-бхава» – всего лишь телом. Он должен почувствовать себя не только частицей Творца, Хранителя и Разрушителя, но и частичкой души этой троицы – Парабрахмана, который выше их и является оживотворяющим, активизирующим и превышним Духом. Он должен полностью осознать значение слова «сахаджананда» – того состояния полного блаженства в нирване, которое может суще­ствовать только для Того, кто сосуществует с «бесформенным и бездейственным настоящим». Это со­стояние называется «Вартамана», или «Всегда Толь­ко Настоящее», где нет ни прошлого, ни будущего, но лишь одна безграничная вечность настоящего.

«Метафизика и метафизики»

* *  *

...путь к мудрости вселенского разума лежит че­рез все человечество, без различия расы, цвета кожи, религии и общественного положения. Только аль­труизм, не имеющий ничего общего с эгоизмом (пусть даже в самой безобидной и благородной его форме), может помочь стремящемуся слить свое кро­шечное «я» со Вселенским Я.

«Оккультизм против оккультных искусств»

* *  *

Большинство из нас верит в жизнь духовного Эго после смерти, в планетных Духов и нирманакая – тех великих Адептов прошлых веков, кото­рые, отказавшись от своего законного права на нирвану, остаются в наших сферах бытия не как «духи», но как полностью духовные человеческие существа. Если не считать видимой телесной обо­лочки, от которой они освободились, они остались такими же, какими были, чтобы помогать страж­дущему человечеству, насколько это возможно без нарушения кармического закона. Поистине, это «Великое Самоотречение»; непрестанное осознанное самопожертвование, которое длится веками и зона­ми, вплоть до того дня, когда глаза незрячего человечества наконец раскроются, и не только неко­торые, но все люди смогут увидеть универсальную истину. Эти существа тоже могли бы считаться богом или богами, если бы только позволили воздвигнуть пусть даже самый маленький алтарь в свою честь и через него зажгли в наших сердцах искру, которая непременно разгорелась бы в пла­мя обожания от одной только мысли об этом, са­мом чистом из всех, жертвоприношении. Но они этого никогда не сделают. Поистине, «сердце есть [единственный] храм истинной веры», тогда как любой другой храм в этом случае следует признать всего лишь символом показной набожности.

...Более того, ни один истинный теософ не сомне­вается в том, что Высшая Сущность каждого смерт­ного человека имеет ту же самую природу, что и эти боги. К тому же первая наделена свободной волей и, следовательно, несет большую ответственность, нежели последние; и потому мы считаем, что воп­лощенное Эго если и не более божественно, то, во всяком случае, более значительно, нежели любой ду­ховный Разум, который только ожидает воплоще­ния. В философском плане причина этого предпочтения очевидна и вполне понятна каждому метафи­зику восточной школы.

Воплощенное Эго вынуждено преодолевать на своем пути больше препятствий, чем чистая божественная Сущность, не связанная с материей. Божественная Сущность не может иметь никаких персональных за­слуг, тогда как Эго движется к окончательному со­вершенству через муки существования – испытания и боль.

«Истоки обрядности в церкви и масонстве»

...человек является составной частью и венцом сво­ей планеты, и следовательно – естественной и ло­гичной необходимостью в Космосе.

«Размышления об элементалах»