К. Антарова - "Две жизни" (кн.1, фрагмент 30)Не беспокойтесь, она будет спать крепко и ваши нежные движения ее не разбудят. Но одна вы с этим не справитесь. Есть ли у вас надежный человек в доме, князь? — Вот эта прелестная Ольга считалась самой надежной. На кого же теперь положиться? — сказал бедный князь. — Простите, — сказала сестра. — Здесь моя мать. Это на ее будто бы зов меня увела Ольга. А мать мою... Ну, да это потом. Словом, мать моя привычная и отличная сиделка. Она мне поможет. — Хорошо, позовите ее, — велел Ананда. Тем временем он сказал князю, что княгиню надо переложить на другую постель и унести из этой комнаты, чтобы ничто не напоминало ей об этой ночи. Он точно не замечал стоявшей все в той же позе Ольги, державшей в руках мерзкий чепец. А между тем та уже несколько раз говорила ему: «горит», «жжет», «зудит». Когда вошла сестра со своей матерью, Ананда поглядел на них обеих и велел им переложить больную на диван в дальнем углу, пока князь не пришлет другой кровати, на которой больную унесут из этой комнаты. Только тогда он взглянул на Ольгу и сказал: — Идите вперед. И за нею все мы вышли из комнаты. Она, все так же вытянув руки с чепцом, шла впереди до самой моей комнаты. — Бросьте в камин, — сказал Ананда, и чепец полетел в камин на ту кучу золы, которая там осталась с ночи. А сама Ольга в каком-то отупении стояла, все вытянув руки, не то желая снова схватить чепец, не то подавляя желание вытереть зудящие руки. Ананда подошел к ней, подал ей смоченный кусок ваты, приказал отереть им руки и спросил: — Неужели деньги, обещанные вам, так сладки, что вы могли из-за них пойти на убийство человека? А княгиня-то только вчера просила князя обеспечить вам жизнь и положить на ваше имя капитал за вашу верную службу ей. — И сегодня я должен был выполнить ее желание, — подтвердил князь. — Хорошо, что вовремя открылась ваша верность. У Ольги давно уже дергались губы и слезы скатывались по щекам. Но мне было ясно, что она не в себе, что в ней идет какая-то борьба, но что ее мысли ей самой не до конца понятны. Ананда велел ей взять спички, поджечь чепец и сказал: — Он сильно вспыхнет. Если вы забыли, Ольга, как вы вели себя и что делали со вчерашнего вечера, то вспомните все, как только ядовитое вещество сгорит вместе с чепцом. Ольга подожгла чепец, но как только пламя коснулось его внутренней стороны — точно взорвался порох, такой раздался треск, и перепуганная женщина с криком отскочила на середину комнаты. Ее прыжок был так комичен, что я не удержался от громкого смеха, и князь хохотал не тише меня. — Хорошо вам смеяться, — с возмущением накинулась на меня Ольга. — Вы-то целы и невредимы, а все из-за вас, барин. Все мои да и других неудачи — все из-за вас. — Так ли, Ольга? — спросил Ананда. — Зачем вы вмешались в разговор княгини с сестрой милосердия вчера? Зачем вы уверяли больную, что в Константинополе есть лекарь, который вылечивает такую болезнь, как ее, скорее и лучше, чем я и И.? При чем же здесь Лев Николаевич? — Лекарь обещал мне деньги и принес чепец. Я не знала, что чепец ядовитый. А только про молодого барина он сказал, что его надо выжить из дома, что он всему мешает. Он просил положить платок к ним на постель и письмо. А как молодой барин заснут, я должна была впустить к ним в комнату лекаря с помощником, чтобы молодого барина перевезли в гостиницу. Когда князь вошли в спальню их сиятельства, я с лекарем и говорила. Мне надо было их давно проводить, лекарей-то, к Льву Николаевичу в комнату. Да только сестра не спала и я не успела пропустить их через спальню раньше. — Куда же девались эти злодеи, ваши лекаря? — взволновался князь, собираясь бежать снова к княгине. — Не волнуйтесь, князь. Они, несомненно, беседуют с Верзилой, рассчитывая подкупить и его. Спустимся по винтовой лестнице к нему. Вы же, Ольга, сядьте здесь и сидите, не двигаясь, до нашего возвращения. С этими словами Ананда быстро пошел вперед, и мы за ним. Уже подходя к крыльцу Ананды, мы услышали стук в дверь и громкий голос Верзилы, запрещавший стучать и ломиться в дверь. Услыхав шум наших шагов, Верзила просил Ананду разрешить ему проучить негодяев, нагло ругавших его и требовавших, чтобы он их впустил. Ананда рассмеялся и спросил его, умеет ли он стрелять из данных ему новых пистолетов. Получив удовлетворительный ответ, Ананда, смеясь, сказал ему: — Они заряжены совсем особым способом. Если человек упадет или повернется спиной, не бойся, — все стреляй, пока будешь видеть, что горошины вылетают. Как только кончится заряд, бери второй — и стреляй в другого. А третий убежит от страха. Я так ошалел, что напоминал Ольгу с чепцом. Я стоял, вытянув умоляюще руки, и не мог взять в толк, как же Ананда может дать приказание стрелять в людей. Мгновенно пистолет был в руках Верзилы, раздалась частая, мелкая стрекотня, и действительно горошины с огромным количеством дыма, грохота выстрелов полетели в одного из осаждавших нас турков довольно бандитского вида. Человек упал, но, казалось мне, был невредим. Тем временем горошины из другого пистолета полетели во второго громилу, который тоже упал, комично ерзая под градом бивших его горошин, а третий, увидя падение обоих товарищей, ошеломленный массой треска и дыма, счел их убитыми и убежал. Мы вышли на крыльцо и, когда дым рассеялся, увидели двух перепуганных, зажимавших уши людей, неподвижно лежавших на земле. — Господин великий маг, сообщи мне, жив ли я или я уже в твоем царстве? — пробормотал один из них на отличном английском языке. Это было до того неожиданно, что я прыснул со смеха, подскочил и не мог остановиться, задыхаясь от хохота. Верзила, держась за бока, просто ржал по-лошадиному. Князь не отставал от нас. Дважды Ананде пришлось призвать нас к порядку. Люди, лежавшие на земле, были одеты турками. Одуревшие под градом горошин и от нашего хохота, они, очевидно, не могли сообразить, что с ними произошло. Измазанные, точно сажей, пороховой копотью, они были и жалки, и так смешны, что удержаться от смеха было очень трудно. — Кто вы такие? Судя по вашему обращению к великому магу, я могу думать, что сами вы — маленькие маги? — улыбаясь, спросил Ананда того из бандитов, который заговорил по-английски. Тут поднял голову второй злодей, поглядев на Ананду, и зачастил что-то по-гречески, все время закрывая глаза рукой. Первый, несколько оправившись, с ненавистью глядя на него, сказал снова по-английски: — Не верьте ему, пожалуйста. Он такой же лекарь, как я повар. А снадобье для чепца дал Браццано. Этот подлец разорил полгорода и нас вместе с собой. Да только сам унес куда-то ноги; наверное, и сокровищ утащил немало. Последнее, в чем он нас надул, — это что камень — черный бриллиант неисчислимой стоимости — надет на вашем мальчишке. Дал нам амулет — платок, чтобы мальчишка отправился подальше к праотцам. Дал чепец, сказав, что все колоссальное состояние княгини — в камнях и золоте — в ее спальне под кроватью, и все солгал. Теперь жизнь мне опостылела, я нищ. Делайте со мной что хотите. — А разве вы больше не боитесь Браццано? — усмехаясь, спросил Ананда. — Не только не боюсь, но хотел бы задушить его своими руками, — ответил несчастный, захлебываясь от злости. — Ой, ой, а я боюсь, — завопил второй. — Так боюсь, что не хотел бы вовек его встретить. — Но ведь вы давали свои страшные клятвы и обещания не только ему? — опять спросил Ананда. — Конечно, целая церемония совершалась над нами, — снова заговорил первый. — Но ведь он изображал из себя первого заместителя великого мага, которого никогда и никто не видал. Но говорили о нем, что сам сатана не мог бы быть страшнее. — Ой, ой, пропала моя головушка! Пропали мои деточки! — снова завопил грек. — Замолчи, дьявол, или я научу тебя молчать, — в бешенстве заорал мнимый турок. — Ну, вот что: сейчас будет вызвана полиция, и вы оба должны будете отправиться в тюрьму, — сказал Ананда. — Я даю вам ровно десять минут на размышление. Каждый из вас может написать записку ближайшему другу или родственнику, объяснить свое положение и разорение, с просьбой вам помочь и выручить из тюрьмы. Но каждый из вас должен дать слово уехать отсюда и начать новую трудовую жизнь. — Я был причиной разорения всех своих друзей и родственников. И кроме проклятий от них и той же тюрьмы, мне ждать нечего. А работать я не желаю. Я жил богачом и господином — иной жизни не буду вести. Я желаю только мстить Браццано — вот вся моя цель жизни. Пусть берут куда угодно. Уйду, — сказал первый. — Ой, ой, работать. Разве я всю жизнь не работал? — завопил второй. — Я только и делал, что носил чужие деньги с места на место. Только по губам текло. Другие наживали миллионы, а мне бросали тысчонки. Я честно работал. Виноват ли я, что аферы дают больше, чем честный труд? Дураки гнут спины с утра до вечера, рубль домой принесут. Чем я виноват, что моя работа умнее? А теперь писать мне некому. Я вон им — всем таким — служил, — ткнул он пальцем в своего товарища. — А теперь они сами без гроша. А здесь — все можно только купить. Ты слушай, барин. Ты большой лекарь. Плати за меня калым полиции; я тебе служить буду. Мне все равно, кому служить, плати — служу верно. — Ну, князь, выбора у вас нет. Это очень неприятно, что жулики браццановской шайки пойманы в вашем доме, но что же делать? Надо звать представителя власти и сдать им этот народец... Поднимайтесь с земли, — обратился он к прекрасным браццановским компаньонам. — Сядьте на скамью и сидите, не двигаясь с места, пока за вами не придут и не уведут. Если только вздумаете удирать — снова попробуете моих пистолетов. Пока Ананда говорил с несчастными жуликами, князь пошел отдавать приказания своим людям. Бедные грешники встали с земли, сели на скамью и погрузились в раздумье. Но как различно было это раздумье! Мнимый турок весь был полон активной жажды зла. Он, видимо, надеялся чем-нибудь купить полицию и получить возможность отомстить Браццано. Его угасшее для всего светлого сознание знало одну энергию: упорство воли. Злое, ненасытное влечение увидеть униженным или мертвым разорившего его врага, должно быть, зависть и унижение, перенесенные от Браццано, играли не последнюю роль в его теперешней ненависти. Он был весь активен. Рвал и метал молнии глазами и жаждал одного: вырваться отсюда, но победить приказ Ананды не имел сил. Мне казалось, что он тоже хотел вступить в торги с Анандой, но не решался, не зная, что предложить человеку, воля которого его сковывала. Второй — ярко выраженный грек-торгаш — тоже потерял всякий человеческий облик, но в совершенно другом роде. Его богом были только деньги. Но насколько первый жаждал их как эмблемы славы, блеска и власти, настолько этот жаждал их как таковых, весь стянутый кольцами жадности, как железными обручами. Весь его мир, всю вселенную составляли деньги, для которых он переносил кабалу, издевательства и презрение тех, от кого мог их нажить. Очень быстро — гораздо быстрее, чем свойственно константинопольским темпам, — князь вернулся с тремя представителями полиции, причем двое из них были, очевидно, довольно высоких чинов. Мне показалось, что во всяком случае с одним из узников они сумеют договориться. Не успели все убраться, как послышался свирепый гудок, и я сразу узнал рычащий голос гудка парохода нашего капитана. — Есть, опоздал, — ваша вина, — сказал встревоженно Верзила. Мы заперли двери, поручили надзор за ними двум караульным и мигом помчались с Верзилой на пароход. Капитан, грозно встретивший вначале Верзилу, принял все извинения и объяснения Ананды не только милостиво, но и очень близко к сердцу. Разводя руками, он сказал: — Ну, вот и задача: «Волк, коза и капуста». Уж не лучше ли Левушке поехать с нами? Ананда смеялся и просил все же доверить ему понянчить один день младенца без И. Я был так рад увидеть И. Мне казалось, что дома я не скучал без него. А увидев его на пароходе, я впервые понял всю близость к нему, все — еще неосознанное до сих пор — слияние с ним рука в руку, сердце к сердцу. Раздался второй гудок и, прощаясь с нами, И. сказал мне еще раз: — Левушка, я повторяю мою просьбу: ходи за Анандой не отставая, до самого моего возвращения. — Не беспокойся, Эвклид, не отпущу ни на шаг. Я вообще увидел, что твой воспитательный дар безупречен. И понимаю теперь, что свобода, предоставляемая недостаточно дисциплинированному существу, не делает его путь ни короче, ни легче в конечном счете. — До свидания, друг. Княгиню придется снова упорно и долго выхаживать. Вот как все усложнилось, и я застрял здесь надолго, вместо отъезда одновременно с вами. Ананда говорил тихо и спокойно. Раздумье огромной мудрости лежало на его лице, и мне казалось, что, говоря с И., он точно переворачивал страницы жизненных книг многих людей. Мы возвратились домой, умылись, переоделись и снова пошли к княгине. При нашем появлении она проснулась, но была довольно равнодушна ко всему и, по-видимому, даже не сознавала, что обстановка вокруг нее другая, что она лежит не в своей спальне, не на своей кровати. — Снова много будет спать княгиня. И кормить вам придется ее с ложки, — обратился Ананда к сиделке. — Вы, конечно, будете чередоваться с вашей матерью, но обеим вам будет трудно. Я, быть может, найду вам еще помощниц, которые изредка будут вас сменять. Но это в дальнейшем. Сегодня же с пяти часов мы с Левушкой просидим у княгини до восьми часов, а вы можете сделать то дело, о котором вам говорила Ольга вчера. Не объясняйте мне ничего пока, — перебил он желавшую ему что-то сказать сиделку. — Думайте не о раскаянии теперь, а о том, как одна минута недостаточно честного вашего поведения может стоить жизни другому человеку. В пять часов мы будем здесь, — повторил он изумленной сиделке, — и до восьми вы свободны. Дав ей точные указания, что делать до пяти часов, Ананда взял меня под руку, и мы прошли с ним в мою комнату. Признаться, мысль о сидящей у камина Ольге мучила меня все время. Первое, что мы увидели, это был перепуганный взгляд Ольги, все так же сидевшей у камина и потиравшей свои руки. — Какое счастье, доктор, что вы вернулись наконец, — сказала она дрожащим от страха голосом, — без вас они убили бы меня насмерть. — Кто? — спросил Ананда. — Ведь вы здесь совершенно одна. — Какое там «одна», — с раздражением возразила женщина. — Они попрятались, как только услышали ваши шаги, а как вы вошли, — так брызнули все вон в дверь. — Я вас опять спрашиваю, кто «они», — снова спросил Ананда, улыбаясь и садясь на диван против Ольги, указав мне место рядом с собой. — Господи Боже ты мой! Да за что же вы, доктор, издеваетесь надо мной! Неужели вы не видели кто? Да козлы! Такие страшные, вонючие, рогатые. — Она с ума сошла, — сказал я Ананде по-французски с ужасом. — Не похоже. Сейчас попробуем выяснить, что с ней, — ответил он мне на том же языке и обратился снова, улыбаясь, к Ольге по-русски: — Ведь вы же взрослая женщина. Мало того, что взрослая, вы еще так решительны, что взялись помогать преступникам. Как же вы допускаете такие детские бредни, что в эту комнату — во второй этаж населенного дома — могли забраться козлы? Да я думаю, их и во всем Константинополе не сыщешь. — Ну да, не сыщешь! Вчерашние-то тоже принесли с собой козла. Смрад от него стоял дикий, пока они шарили под кроватью княгини. Искали там чего-то или кого-то, как я их ни уверяла, что каждый день комнаты княгини все протираются два раза. И ни одной пылинки-то там не найдешь, не то что чемоданов или корзин. И как вы ушли, доктор, все было спокойно. Только руки мои зудели. Я взяла золы из камина, да потерла ею руки, думала, зуд уймется. Не успела и охнуть, как козел-то из камина и прыг, да один за другим давай оттуда скакать! Да все в кружок вокруг меня. Рожищами да бородищами трясут, да все ближе, все ближе! Я Царице Небесной стала молиться, чтобы вы вернулись, только уж не чаяла и жива быть, — крестясь испачканной в золе рукой, задыхаясь, говорила Ольга. Она, по всей вероятности, переживала настоящую трагедию страха. Но вся, подражая движениям приснившихся ей козлов, была так смешна и нелепа, что я был не в силах сдержать смеха. — Все-то вам смешки, барин! Много бы я дала, чтоб
вас хоть раз козел такой попугал, —
перестали бы навек заливаться. — Это ваша совесть, Ольга, вероятно, вас мучает, — ответил я ей. — Страх ответственности перед князем и страх перед мошенниками, у которых в руках вам померещился козел. Они вам грозили, вероятно, всякими наказаниями, если не сдержите слова. Вы задремали, все в вашем мозгу перепуталось, и козлы вам приснились, — смеясь, ответил я ей. Ну, возможное ли дело, Ольга, чтобы чуть не стадо козлов вылезло из камина? Бросилось к двери, через которую мы вошли, а мы бы их не видели? — продолжал я смеяться, представляя себе эту картину из сказок про ведьм и колдунов. — Ох, барин, уж и не знаю, что вам и ответить на ваши издевки. Так-то оно, если подумать, и невозможно, чтобы из камина козел прыгал... — Ай, батюшки-светы, доктор, спасите! Ай, вон он опять, — закричала неистово Ольга, указывая на пепел от вчерашних вещей и чепца в камине, который дуновением ветра чуть шевельнулся на решетке. — Встаньте, возьмите эту вату и вымойте ваше лицо и руки, — подавая ей мокрую вату, сказал Ананда. Прекрасный аромат распространился в комнате, когда Ольга стала вытирать лицо и руки. — Нечистая совесть всегда заводит мысли человека в несуществующие на самом деле страхи. Мы сидим рядом с вами и видим, что ровно ничего вокруг вас нет. А вы стонете от ужаса, потому что уже вчера, когда предали княгиню, сами создали себе внешний образ своего собственного поступка в виде козла, — сказал Ананда смертельно перепуганной, озиравшейся по сторонам Ольге. Так всегда бывает с людьми, когда они поступают подло и гнусно. Вам и прежде казался самым отвратительным и мерзким козел, вот вы и увидели его сейчас, как отражение собственной обезображенной вами совести. Вы просите у меня помощи? Но, к сожалению, я не могу вам подать ее. Только вы сами можете себе помочь сейчас. Всю жизнь, худо ли, хорошо ли вам было, вы прожили у княгини. Вы часто получали от нее ценные, а иногда и богатые подарки. Вы составили себе подле нее кругленький капиталец. Целое состояние, обеспечивающее вам жизнь до конца дней. И вся ваша признательность ей выразилась в том, что вы впустили к ней убийц? — Да я и в голове не держала, что здесь затевается убийство. Что вы, что вы! Я думала, доктор, что в чепце снотворная мазь, что княгиня заснут, и я пропущу людей через спальню, чтобы никто не видел, к молодому барину. Ну, а как они очень горды, молодой барин, и внимания ни на кого не обращают, то я их и ненавидела. Я был поражен. Как? Чем я мог внушить ненависть к себе человеку, о котором я думал так мало? И если и думал, то всегда сострадал той тирании, в которой видел Ольгу на пароходе. — Вы говорите, доктор, что я за жизнь сложила себе капиталец возле княгини? Я не даром его получила. Я всю свою жизнь на них и работала. Да что греха таить! Нешто княгиня до князя хорошую жизнь вела? Это их сиятельство все иначе повернули. А то в нашем доме-то дым коромыслом шел! И большая часть моих денег не от княгини... — А от тех мерзавцев, которым вы помогали шельмовать или всячески добиваться милостей вашей хозяйки? — сверкнув глазами, перебил Ананда Ольгу. — Вы работали? Вы трудились? Перебрать туалеты своей барыни, из которых вы всячески норовили что-нибудь украсть или тайно продать, — вы это называете трудом? Лежать с леденцом за щекой и читать на барыниной кушетке недочитанный ею роман, если он напечатан по-русски? Зевать и шарить по буфетам, чтобы повкуснее съесть? Что вы еще делали за вашу жизнь? Вы только и достойны того, чтобы вам мерещились козлы. — Доктор, спасите меня от них. Я с ума сойду, если еще раз их увижу. Они вас боятся, спасите меня! — дико оглядываясь, точно ей во всех углах мерещились козлы, кричала Ольга. — Я вам уже сказал. Никаких козлов нет в действительности. Это порождение вашего воображения, вашей совести, которой вы торговали всю жизнь. И спасти вас я не могу. Только чистая жизнь в труде, в самопожертвовании может вам помочь отныне. — Да не могу же я сделаться прачкой, если вы не считаете мою жизнь трудом. Не кухаркой же мне поступить в бедное семейство? — возмущалась Ольга, считавшая себя, очевидно, фрейлиной в сравнении с остальной домашней прислугой. — Куда вы годны для таких дел? И не в таком труде, где только одна физическая сторона работает, вы можете найти себе очищение. Ваша сестра писала вам, что она овдовела, очень больна и боится умереть, оставив своих детей сиротами. Что вы ей ответили? Ольга опустила глаза и молчала с тупым, злым выражением лица. Она мне напомнила тетку Лизы в вагоне, когда та орала в лицо И.: — Я барыня, барыня, барыня была, есть и буду! Я подумал о глубочайшей развращенности, в какую впадает душа человека, испорченного бездельем, жадностью и сознанием своего, несуществующего нигде, кроме собственного воображения, превосходства над другими. — Жить в крестьянстве я не могу, — наконец выдавила из себя Ольга. — В деревне люди темные. Я привыкла к веселью. Мне и здесь-то опостылело за княгинину болезнь. Ни души не видишь! Я приемы люблю. Народ чтоб приезжал, обеды, шумно, мужчин чтоб много. — В деревне жить не можете — там люди темные? Я думаю, темнее вас самой — среди добрых и светлых людей — встретить трудно, — ответил ей, прожигая Ольгу глазами, Ананда. — Единственный для вас путь, которым вы можете идти и найти себе спасение, — это взять сирот сестры, их воспитать и найти в себе к ним любовь. Если вы этого не желаете, — живите с вашими козлами. Ананда поднялся, чтобы выйти из комнаты. — Нет, нет, доктор, не уходите, — вон они снова здесь! Я все сделаю, только спасите от них, — вскричала Ольга. — Это становится скучным, — грозно сказал Ананда. — Повторять одно и то же бессмысленно. Вам есть один путь, путь любви и милосердия к вашим племянникам-сиротам. Вы за всю жизнь никого не любили, никого не приласкали. Вы только грабили, копили, лгали, сплетничали. Если не ухватитесь за единственный случай, где вам посылается возможность любовью победить всех ваших козлов, вызванных к жизни вашей нечистой совестью, все эти козлы вас затопчут, — продолжал он, и голос его звучал мягче. — Выбора у вас нет, вы все время играли дурными страстями людей. Вы только и делали, что злились, раздражались и других вводили во всякие мерзкие дела. Теперь уже поздно выбирать. Или уезжайте отсюда, возьмите сирот, создайте им чистую — слышите ли? — чистую жизнь. Или ждите — в безумии и ужасе, — как вас растопчут порожденные вами козлы. Молнии снова сверкали из глаз Ананды. Прекрасен он был, божественно прекрасен! Я — непонятным мне самому путем, когда знание чего-то происходящего в другом проскальзывало в меня, минуя логические ходы мыслей, и открывало мне что-то невидимое и неведомое в душе другого, — понял, что Ананда сейчас ставил Ольге те узкие рамки точно определенного послушания и дисциплины, которые он отвергал с другими. Я как бы видел, как он берет руку И. и вводит его прием помощи и воспитания людей в свой круг действий. Что творилось с Ольгой — трудно даже передать. Но, пожалуй, преобладающим выражением ее лица было изумление. — Вот как можно довериться кому-нибудь! Я только одному этому подлому швейцару и сказала о смерти сестры. Да и сказала-то потому, что знала его любопытство. Небось сам прочел раньше, чем мне подал. И телеграмма-то пришла ночью. Когда он успел только вам все передать? — Я вас в последний раз спрашиваю: пойдете вы путем любви и милосердия? Или... нам здесь больше делать нечего, — снова сказал ей Ананда. — Если бы я и не хотела ребятам благотворительствовать, так ничего не могу поделать — эти проклятые все тут. Я согласна ехать. Но вдруг они побегут за мной? — с ужасом осматриваясь по сторонам, ответила Ольга. — Если только увезете отсюда ворованные вещи, — побегут и бежать будут до тех пор, пока вы не возвратите похищенного. Если будете злы и раздражительны, недобры с детьми, козлы будут появляться. И как только злые мысли и старые навыки будут тянуть вас к подлым людям и делам, будете попадать в круг ваших козлов, — тихо, твердо прозвучал голос Ананды. Идите, собирайтесь в путь и помните, что я вам сказал о чужих вещах. Вечером уходит поезд. Мой знакомый едет в Петербург. Я попрошу его взять вас в качестве жены, чтобы не возиться с заграничным паспортом, что здесь довольно долго делается. Когда соберете все, придите ко мне вниз. Ольга вышла. Мы сами проводили ее по лестнице вниз, но она все еще дрожала от страха и озиралась по сторонам, где ровно ничего, кроме обычных и знакомых ей предметов, не было. Войдя к себе, Ананда написал записку Строганову и послал к нему одного из наших караульщиков. Недолго мы оставались одни. К нам пришел князь, извиняясь за все причиненные нам беспокойства и говоря, что Ольга категорически заявила о своем немедленном уходе, чем он поставлен в ужасное положение, так как некем ее заменить. Ананда его успокоил, сказав, что сейчас приедет Строганов, у которого в семье много приживалок. И найдется кому поухаживать за его женой, пока она так сильно больна. А там видно будет. Князь утешился, не зная как и благодарить Ананду, но вдруг схватился за голову. — Господи, да ведь вы оба еще ничего не ели! Да мне прощения нет! — Не беспокойтесь, князь. Авось мы с Левушкой не умрем, еще час-два поголодав. Как только я переговорю со Строгановым, мы поедем обедать. — Никогда я этого не допущу! Сию минуту вам сюда подадут завтрак, а обедать, я надеюсь, вы не откажетесь со мной вечером. И не дожидаясь ответа, князь почти выбежал из комнаты. Ананда сел к столу, читая какое-то письмо, а я же был так разбит, что не мог даже сидеть, лег на диван и чувствовал, что силы меня оставляют. — Мой бедный мальчик, выпей эту воду, — услышал я нежный голос, до того мягкий, гармоничный и любящий, что я еле признал в нем властный и металлический «звон мечей» Ананды. Мне стало вскоре лучше. Принесенный завтрак подкрепил мои силы, о чем хлопотал сам князь, собственноручно подкладывая мне всякой всячины. Когда спустя некоторое время вошел Борис Федорович, я уже и забыл, что едва спасся от обморока заботами Ананды. Сиделка у Строганова, конечно, нашлась; и он же взялся сам отвезти Ольгу к знакомому Ананды, уезжавшему сегодня в Петербург. Ананда на словах просил Строганова передать уезжавшему купцу, что Ольга — горничная княгини, которую смерть сестры заставляет спешить выехать к сиротам. Самому же Борису Федоровичу он передал все случившееся сегодня. Строганов долго молчал, потом тихо сказал: — Я думаю, что Анне необходимо навестить княгиню, когда ей станет немного лучше. — Я не могу принять от нее этого подвига, — в раздумье сказал Ананда. — Нет, Анна уже не та. Теперь ей многое легко из того, что прежде стояло непреодолимой стеной. Думаю, она сама придет, лишь узнает обо всем, — снова помолчав, сказал Строганов. Вскоре он ушел от нас к купцу, и нам выпало наконец несколько мгновений отдыха и тишины. По задумчивому лицу Ананды, ставшему сейчас мягким и тихим, прошла неуловимая улыбка счастья. Точно он говорил с кем-то очень любимым, но далеким. Как много раз — при самых разнообразных обстоятельствах — я видел это прекрасное лицо и эти глаза-звезды и, казалось, знал их. А сейчас я увидел какого-то нового человека, от которого все вокруг наполнилось миром и блаженством. И я понял, что я видел до сих пор только клочки истинного огромного Ананды, как и сейчас вижу только маленький кусочек Ананды-мудреца. Но еще никогда не видел я Ананды-принца. Каков же он должен быть, когда бывает принцем? Я тут же стал «Левушкой — лови ворон» и опомнился от смеха Ананды, который, похлопывая меня по плечу, говорил: — Решишь в Индии этот важный вопрос. Я тебя там встречу и спрошу, какой раджа показался тебе восхитительнее меня? А сейчас вернется Борис Федорович и придет Ольга. Передай ей это письмо в прихожей и скажи, чтобы подождала Строганова и ехала вместе с ним к купцу. Там ей все скажут и покажут. И о чем бы она тебя ни просила, передай ей точно только то, что я тебе сказал. Строганов вернулся и объявил Ананде, что купец был очень рад хоть чем-нибудь выразить ему свою благодарность. Что касается сиделки, то ее привезет сюда, прямо к князю, старший сын Строганова. Мое прощальное свидание с Ольгой происходило в присутствии Бориса Федоровича. Ей, видимо, хотелось видеть Ананду, чего она всячески добивалась. Ни на один ее вопрос я не отвечал, говоря, что передаю только то, что мне поручено Анандой, и больше ничего не знаю. По уходе Строганова и Ольги, все остальное время, вплоть до обеда, Ананда диктовал мне несколько писем, несколько деловых ответов в какие-то банки и велел внести в большую книгу пачку адресов. Во все углы земного шара летели письма Ананды. — Целый адресный стол, — невольно сказал я. — Я у тебя спрошу через десяток лет твои гроссбухи, тогда сравним наши адресные столы, — ответил, смеясь, Ананда. Князь пришел сам звать нас обедать. Я был рад, что кончается этот сумбурный день и ждал нетерпеливо возвращения И. — Не знаю, как я буду и жить без вас, без И., без Левушки, — говорил печально князь, когда мы вышли на балкон после обеда. — Я бы на вашем месте ставил вопрос как раз обратно, князь, и говорил бы: «Как я счастлив, что вы останетесь здесь, один со мною, мудрец и принц Ананда», — засмеявшись, сказал я. — Как я счастлив, каверза-философ, что тебя сейчас проберет за дурное поведение твой воспитатель И. Не успел Ананда докончить своей фразы, как я увидел И. идущим от калитки по аллее. Я бросился со всех ног ему навстречу и через минуту висел на его шее, забыв все на свете, не только внешние приличия.
Последние дни в Константинополе Мой добрый и дорогой друг не сделал мне замечания за мою невыдержанность, напротив, он нежно прижал меня к себе, ласково погладил по голове и спросил, все ли у нас благополучно. Поспешившие ему навстречу Ананда и князь повели его прямо в комнаты Ананды. После первых же слов князя о жуликах и Ольге И. внимательно посмотрел на Ананду, потом на меня и, точно думая о чем-то другом, спросил князя: — А как сейчас княгиня? Получив точный отчет о ее состоянии от князя, И., как бы нехотя, сказал: — Это, пожалуй, может нас задержать еще здесь, а между тем, нам уже время ехать. От настойчивых предложений князя покушать И. отказался; и князь, побыв еще немного с нами, ушел к жене, заручившись нашим обещанием побывать у больной перед сном. По уходе князя И. рассказал нам, как пытались еще раз друзья Браццано проникнуть к нему на пароход. Под многими предлогами, добираясь до Хавы и старшего турка, они пробовали их и подкупить, и застращать, но каждый раз со срамом были изгоняемы. Что же касается до самого злодея, то его психология, так резко изменившаяся при сэре Уоми, вернулась на прежние рельсы, как только некоторые его приспешники, уцелевшие от рук властей, насели на него, требуя возврата камня, составлявшего будто бы собственность не одного Браццано, но всей их темной шайки. Браццано старался своим бушеванием обратить на себя всеобщее внимание на пароходе, надеясь, что, вызвав какое-либо сочувственное к себе волнение публики, он сможет ускользнуть. И. пришлось проехать с ним весь путь в его каюте до первой остановки, так как злодей, вооруженный кое-какими знаниями, набравший целую серию всяких ядовитых вещей и амулетов, оказался, подталкиваемый своими помощниками, сильнее, чем И. предполагал вначале. Он попытался отравить даже самого И., так что тому пришлось снова скрючить негодяя и лишить его голоса. Только отъехав далеко от Константинополя и, по-видимому, поняв, что возврата нет, он отдал всю набранную дрянь, которую И. бросил в море. При расставании с И. он ядовито усмехнулся, говоря, что насолил немало княгине и Левушке, которых уже никакие лекарства не спасут. Он уверял И., что еще поборется с сэром Уоми и отберет свой камень или достанет новый не меньшей ценности. — Вот почему я и беспокоил тебя, Ананда, своей эфирной телеграммой, хотя был уверен в бессилии злодея. Все же все то, что я услышал, заставляет меня покинуть Константинополь скорее, чем мы предполагали. Мне необходимо повидаться с Анной и Еленой Дмитриевной, с ее сыном и Жанной, потому что здесь завязался новый клубок взаимоотношений, к которым я сильно причастен. Но князя и княгиню, как это ни грустно, придется покинуть на тебя одного, как и Ибрагима. — Не волнуйся, И., мне все равно пришлось бы здесь задержаться до тех пор, пока Браццано не будет доставлен на место. А кроме того, моя основная задача здесь должна была состоять в отправке Анны с вами в Индию. Раз я не смог этого выполнить — я должен влить ей энергии на новое семилетие жизни и труда. За эти годы я уже не буду иметь возможности отдать ей еще раз время; надо так помочь ей теперь, чтобы ее верность укрепилась, чтобы радость жить зажгла сердце. Попутно я смогу кое-что сделать и для Жанны. Все это я могу делать один. Что же касается здоровья княгини, то здесь твоя помощь мне необходима. Я снесусь с дядей, а ты с сэром Уоми, и, вероятно, придется опять применить дядин метод лечения. В данное время княгиня все спит и сознает очень мало. Мы можем пройти к ней сейчас. Непосредственной опасности нет, конечно, но от яда злодеев вся ее нервная система снова расстроена. Мы, взяв аптечки и еще кое-какие добавочные лекарства, пошли к княгине. Князь, по обыкновению, дежурил у постели жены; и я в сотый раз удивлялся этой преданности и заботам молодого человека, вся жизнь которого сосредоточивалась на борьбе со смертью, грозившей его жене. Ананда дал проснувшейся княгине капель и спросил ее, узнает ли она его. Княгиня с трудом, но все же назвала его. Меня совсем не узнала, но при виде И. — вся просияла, улыбнулась и стала жаловаться на железные обручи на голове, прося их снять. <Оглавление> <далее> |
на главную |
|
|